Цитаты из книг — Вильгельм Генрих Вакенродер

…когда кто-то, обладающий хоть каким-либо подобием чувств, вздумает меня похвалить, критически одобряет и задает мне критические вопросы, то мне всегда хочется попросить его, чтобы он не давал себе такого труда изучать чувство по книгам.

Он всегда был одинок и молчалив и питался исключительно своей собственной фантазией; поэтому и отец считал его несколько странным и слабоумным.

…у душ, не отличающихся силой, все, с чем человек имеет дело, переходит в его кровь и изменяет помимо его ведома его внутреннее существо.

Прежде чем раздавалась музыка, в тесной, тихо перешептывающейся толпе народа ему казалось, будто он слышит вокруг себя шум обыкновенной и пошлой жизни людей, нечто вроде большой ярмарки с ее мелодическим смешением звуков; голову его туманили пустые житейские мелочи. С нетерпением ожидал он первых звуков инструментов,-- и…

Насколько идеальнее жилось мне в былое время, когда я, в простодушной юности и тихом уединении, еще только наслаждался искусством, чем теперь, когда я им занимаюсь в блестящем светском окружении, среди шелков, нарядов, орденских звезд и крестов, среди людей, наделенных культурой и вкусом!

Я сосредоточиваю и возвышаю душу свою, чтобы произвести на свет по-настоящему большое произведение, — а сотни бесчувственных и пустых голов вмешиваются в это почем зря и требуют того или иного.

Какие счастливые часы проводил я мальчиком в большом концертном зале! Когда я сидел безмолвно и неприметно в уголке, очарованный его роскошью и великолепием, и так страстно желал, чтобы эти слушатели собрались когда-нибудь также и ради моих произведений, чтобы чувство их пробуждалось мною! Теперь я весьма часто сижу в том…

Постепенно он окончательно пришел к убеждению, что бог послал его в мир для того, чтобы он сделался весьма отменным музыкантом; а иногда ему представлялось, что небо вознесет его когда-нибудь из унылой и скудной бедности, в которой он вынужден проводить свою юность, к тем вящей славе.

А вместе с тем какой-то внутренний голос во мне громко взывает: "Нет! Нет! Ты родился для более высокой, более благородной цели!"

Милосердный боже! Неужели мир таков на самом деле? И неужели такова воля твоя, что я должен жить в сутолоке людской и участвовать в общем страдании?

…искусства, которое вообще действует на нас тем могущественнее и тем сильнее приводит все силы нашего существа в возбуждение, чем темнее и таинственнее его язык.

Несомненно, по крайней мере, то, что он чувствовал себя, по окончании музыки и по выходе из церкви, чище и благороднее. Все существо его еще пылало от духовного вина, которое его опьянило, и он смотрел иными глазами на всех проходящих. Когда же он при этом видел, как группы прогуливающихся людей останавливаются и смеются…

В самом деле, глубокая грусть и сердечная любовь овладевает нами всегда, когда мы созерцаем завидную простоту этих душ, которые в обыкновенных проявлениях доброго сердца находят столь неисчерпаемую бездну великолепия, что это дает им райское блаженство на земле, примиряет их со всем миром и поддерживает в них чувство…

Я вспоминаю о годах моей юности, — как блаженно счастлив я был тогда в своих мечтах! Мне казалось, что я буду беспрерывно предаваться фантазиям и изливать свое переполненное сердце в произведениях искусства, —но как чужды и суровы оказались для меня сразу же годы ученья! Как горько мне было, когда завеса предо мной…

Горячая любовь Иозефа к музыке постепенно в тиши все более одерживала в нём верх. Если в течение нескольких недель ни один музыкальный звук не касался его слуха, то он чувствовал себя совершенно не в себе; он замечал, что сердце его сжимается, в груди образуется какая-то пустота и появляется непреодолимое стремление снова…

Он давно уже с неудовольствием смотрел на то, что его Иозеф так сильно пристрастился к музыке; теперь же, когда эта любовь в мальчике все возрастала, он сделал серьезную попытку отвлечь его от пагубной склонности к искусству, занятие которым, по его мнению, было не многим лучше безделья и которое удовлетворяло…

…традиционная мораль XVII-XVIII веков рассматривала чувственную любовь как «низменную», плотское влечение считалось антитезой подлинного, «высокого» чувства; институт брака предписывал жене быть верной подругой и помощницей мужа, но эротические отношения подавлял и скрывал как постыдные, оставляя их на долю женщин…

Мир увиден здесь не как статика, а как движение, на все явления его нужно смотреть именно с позиций движения, ибо жизнь не стоит на месте, в ней все чревато превращениями, сдвигами: незыблемое вчера сегодня рассыпалось в прах, казавшееся абсолютным стало относительным, и только движение, изменение есть данная навсегда…

Художественный гений является и остается для человека вечной тайной, и у нас кружится голова при попытках исследовать ее глубины; но вместе с тем она вечно будет предметом высочайшего восхищения, что можно сказать, впрочем, и обо всем великом на свете.

Ах, почему именно высокая его фантазия и погубила его? Должен ли я сказать, что он был, может быть, создан скорее для того, чтобы наслаждаться искусством, чем чтобы им заниматься? Может быть, те натуры счастливее, в которых искусство проявляется тихо и укромно, подобно скрытному гению, и не мешает им в их житейских делах?…