Цитаты из книг — Теодор Крамер

О дожде перед наступлением ночи Подобный дождь бывает лишь, когда нисходят сумерки на города, и, тяжко разверзаясь, небосвод земле избыток влаги отдает. Ни чистоты, ни свежести в дожде, он только черноту плодит везде, с листка на лист, с карниза на карниз, как сажа, как чернила, льется вниз. И посреди наставшей темноты…

Хворают великие реки, уходят в прибрежный песок, мелеют, мертвеют навеки, ни драга, ни чистка не впрок. С плотины по грязи и глине по скалам летит водопад, и мутный поток на равнине тяжелою дамбой зажат.

И сгущается ночь И сгущается ночь и слетает листва и ничем не помочь и надежда жива и торчит часовой и никто никуда и хлебнули с лихвой и гудят провода. И могли бы добром и уж прямо враги и не действует бром и тупеют мозги и баланда жидка и бессмыслен скулеж и шептаться тоска и молчать невтерпеж. И над родиной тьма и не…

Я верю в горечь красного вина, что день сентябрьский - летнего короче, что будет после осени - весна, и что на смену дням - приходят ночи; я верю ветру, спящему сейчас, я верю, что вкусил немного меда, что вещи слишком связывают нас, что из-за них нам хуже год от года.

ПРОЩАЛЬНЫЙ ТАНЕЦ Уже давно совсем темно, почти что пуст шинок; клиент почти допил вино, и вовсе одинок; пьянчуга улизнуть решит под шарканье метлы, когда хозяин поспешит перевернуть столы. Вспотевшим за день господам уже не до затей; никем не снятые мадам уже не ждут гостей; и в горле высохшем першит и все невеселы, и…

Поздняя песнь Тропки осенние в росах, клонится год к забытью, глажу иззубренный посох, позднюю песню пою; знаю, что всеми покинут, так что в собратья беру угли, которые стынут, и дерева на ветру. Сорваны все оболочки, горьких утрат не сочту; там, где кончаются строчки, вижу одну пустоту. Ибо истают и сгинут — лишь доиграю…

Жить, замуровав себя, – жестоко, ибо кто подаст надежный знак, не известно ни числа, ни срока, давят одиночество и мрак. Радость и жестокость – что желанней? Горше и нужнее – что из них? Мера человеческих страданий превосходит меру сил людских. Надо чашу выпить без остатка, до осадка, что лежит на дне, ибо то, что горько,…

рожден, чтоб жить на этом свете, и не рваться из его оков, потому что все мы - Божьи дети от начала до конца веков.

Это наши часы, и простор, и покой - не такие, как дома, где шум суеты. Стрекотаньем цикад, словно пеной морской, переполнены травы, кусты и цветы. Духота от железной дороги ползет, но прохладой ночной дышит лиственный свод.

Мы, разделившие с пылью летящей судьбу, мы, у которых начертана гибель на лбу, мы у которых и общего — разве что цель, все-таки многого алчем и жаждем досель: хлеба от хлеба, который без нас испекли, плоти от плоти (как мы стосковались вдали!), силы от силы, что стала добычею тьмы, места от места, с которого изгнаны мы.…

Конец лета По стеклам ливень барабанит, последний флокс отцвел в саду. Я все еще бываю занят — пишу, работаю и жду. Пусть кровь порядком поостыла, пусть немощей не перечесть — благодарю за все, что было, благодарю за все, что есть. До щепки вымокла округа; пусты скамейки; вдалеке под рваным тентом спит пьянчуга, девчушка…

Затянувшийся развод Я все еще вижу твою доброту, как что напишу, так тебе и прочту — но ты промолчишь, вот какая беда: любовь хоть была, да сплыла, — а куда? Почти неизменным осталось житье, — ты штопаешь мне вечерами белье, чтоб мне в бардаке не сгорать со стыда: любовь хоть была, да сплыла, — а куда? Хоть нет ничего…

Заезжий двор, клетушки, заглохший палисад; чуть утро — запах стружки всплывает невпопад. Стучат тарелки где-то. До жалости мала, скользит заплатка света вдоль шаткого стола. Уже слегка привянув и подвернув края, висят листы каштанов; замшавела скамья; под буком темнокорым, прозрачна и светла, смесь пыли с мелким сором…

Тост над вином этого года Орех и персик — дерева; скамей привычный ряд; я чую лишь едва-едва, что мне за пятьдесят. Вот рюмку луч пронзил мою, метнулся и погас, — я пью, хотя, быть может, пью уже в последний раз. Пушок, летящий вдоль стерни, листок, упавший в пруд, зерно и колос — все они по-своему поют. Жучок, ползущий…

Я дома целый день, но я уже не здесь; что написал — при мне, таков багаж мой весь; на книжных полках пыль — не дом, а конура; постель, в которой сплю, освободить пора. Мне надо бы уйти — не знаю, есть ли толк, однако свой уход осознаю как долг; я сочиняю роль, я сам себе суфлер, однако глух мой слух и равнодушен взор.…

На станции подземки Как же спят устало, как же спят устало, кажется, при всех своих вещах, сотни исхудалых, в старых одеялах, в пыльниках и трепаных плащах. Шорох монотонный вентиляционный, лампочки, тусклее, чем всегда, светят еле-еле; и, спеша в туннели, не тревожат спящих поезда. Как же стал им дорог свет родных…

Возле Ганновера (Лейферде) Повыдохлось пламя, иссякло тепло, нас город не любит, нас гонит село, шагаем, шагаем — вот так-то. Мы всё позабыли в дожде и в росе, мы дальше от жизни, чем думают все, кто может нас видеть у тракта. Желтеет пустырник и ежится дрок, мы ночью сидим у железных дорог и пальцы грызем, чтоб…

Старик у реки Где город кончается и переходит в поля, где илом и гнилью прибрежной пропахла земля, замшелый рыбак доживает свой век, и вода течет с незапамятных лет сквозь его невода. В привычку — стряпня и починка сетей старику, из города носит и нитки, и шпиг, и муку; он дружбы не водит ни с кем, но со всеми вокруг…

Зимний садовник Помидоры последние сняты с кустов, догорели ботва и листва. Сад ухожен, и пуст, и к морозу готов, и шуршит под граблями дресва. Розы вкопаны в грунт, как обычно зимой, всё закончено, и потому я сезонных рабочих отправил домой, чтобы с садом побыть одному. Только вяло глядит из песка сельдерей, да по трубам…

Щедрое лето Возле джутовой фабрики, в полдень, вдвоем прилегли на горячий песок. В зное летнего дня утопал окоем и поблескивал женский висок. Пыль мешков и пеньковых волокон насквозь пропитала и горло, и грудь, и с растресканных губ им не раз довелось каплю собственной крови слизнуть. Так лежали, макая свой хлеб в молоко,…