Последние издания книг Рене Кревеля

Впервые переведённая на русский самая известная критическая работа французского сюрреалиста и марксиста Рене Кревеля "Клавесин Дидро" (1932) дополнена его статьями и эссе из сюрреалистических журналов. Книга иллюстрирована современным художником-сюрреалистом Ги Жираром.

Рене Кревель (1900-1935) — французский писатель, поэт. Был страстно увлечен идеями сюрреализма и манифестом Бретона, примыкал к кружку дадаистов и играл в пьесе Тцара. По собственным словам, понял, как нужно писать, познакомившись с картинами де Кирико. Сложносочиненные, многоуровневые, изобилующие символами, поэтичные и чувственные тексты Кревеля схожи с полотнами Дали и Магритта и вызывают ассоциации с течением оптического искусства: читатель никогда не знает, о чем в точности говорит тот или иной образ; пространства текстов Кревеля мутируют на каждой странице, как и его язык, скрывающий в описании танца — признаки человеческого…

В 1925 году на вопрос сюрреалистической анкеты о самоубийстве Рене Кревель ответил "Это, возможно, самый верный и совершенный выход". Пьер Дюмон, герой его знаменитого романа "Трудная смерть" (1926), тоже не находит другого выхода. Он страстно влюблен в американского композитора Артура Браггла, а тот делает вид, что Пьер ему наскучил.

I am alone in my room. Alone. This trip, I have wanted it so badly and for so long that I have often doubted it would ever come to pass. But this evening, my desire finally realized, I find that I am here with myself. No bridge connects me to the others. Of those I loved most and best, all I have to remember them by is a flower, a photograph. The flower, a rose, is almost done wilting in the toothbrush glass. Yesterday, at the same time, it was resplendent on my coat, the buttonhole high enough for it to surprise my face at the slightest tilt of my head. But with every movement, my late afternoon skin, before astonishing itself with the plantlike softness, had a recollection of carnation. An entire winter, an entire spring, didn’t I deliberately confuse happiness with those petals with their torn edges, against the nocturnal obedience of a piece of permanently turned silk? An entire winter, an entire spring. Yesterday. In a train station, eyes shut, a flower condemns me to go on believing in carpets, bare shoulders, pearls. Therefore, I no longer dare hope that solitude is possible. Yet it was solitude alone that I sought so desperately in the theaters, where the red velvet on the seats for months seemed to me the very color of boredom. Solitude alone I searched for in the streets, when the houses at the end of day grew bright for new temptations, their stone blouses a complicated pattern twisted into unreality.