Рецензии на книги — Виктор Шкловский

"А хорошо писать — трудно, это всегда говорили мне друзья. Жить по-настоящему больно. В этом ты мне помогаешь".

"Не удивляйся, что я кричу, когда ты не делаешь мне больно".

Письму, этому скромному информационно-справочному документу, в истории мировой литературы да и культуры в целом уготована, как видно, особая роль. Связующий мостик между умами гениальными, творческими, нетривиальными, незримый трубопровод по перекачке мыслей, чувств, впечатлений, радостей и сожалений. Вот и летит неторопливой птицей бумажный листочек из пункта А в пункт Б, от адресанта - к адресату, выражая чувства, чтобы позднее стать настоящим произведением искусства...

Мне всегда неловко читать книги-дневники - слишком личное: кажется странным видеть настолько обнаженную душу. Я люблю биографии и автобиографии - вот…

В небе моего Вифлеема никаких не горело знаков, никто не мешал могилами спать кудроголовым волхвам. Был абсолютно как все - до тошноты одинаков – день моего сошествия к вам. Владимир Маяковский

Вот он перед вами: большой и красивый революционер-романтик, достающий из широких штанин дубликатом бесценного груза паспорт советского гражданина, мечтающий выгрызть бюрократизм, играющий ноктюрн на флейте водосточных труб. Ведь если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно, правда? Значит - это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда, правда? Его звезда. Вот он приехал из Багдати в Москву – юный, решительный, полный надежд, с большими руками и желанием учиться живописи; вот он гуляет по дореволюционной Москве с Бурлюком; вот он попадает 16-летним в тюрьму;…

Сентиментальное путешествие – это автобиографическая повесть русского ученого, литературоведа, которому решительно не сиделось на месте. Временной период, в котором разворачивается книжка, – с 1917 по 1922 годы. Первое, чем поражает этот текст – невероятным контрастом войны и поэзии. Наш герой отличается страшной активностью, вовлеченностью в жизнь. Он переживает все события своей эпохи, как собственную судьбу. Шкловский агитирует на фронте Первой мировой войны как помощник комиссара Временного правительства, сам идет в атаку с гранатой в руке где-то на Юго-Западном фронте и получает сначала пулю в живот, а потом Георгия за храбрость, в одиночку разгоняет с доской в руках погром в Персии, засахаривает баки гетманских бронемашин в Киеве. И все это время урывками пишет книгу «Связь приемов…

Мы быт превращаем в анекдоты. Строим между миром и собою маленькие собственные мирки-зверинцы. Мы хотим свободы.

Когда автор признается, что писать эту книгу ему физически больно, то не следует ожидать легкого чтения. "Письма не о любви" содержат слишком много чувств, любовь выплескивается зримо (не только любовь к женщине), хоть писатель и пытается произвести замену, обрисовывая Берлин, Гамбург, Дрезден, уводя нить повествования в воспоминания, переходя на вещи и машины, рассказывая о других... Алексей Ремизов, Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев), Петр Богатырев, Иван Пуни и жена его, Ксана Богуславская, Борис Пастернак, Марк Шагал - тонкие и яркие зарисовки, больше похожие на моментальное фото, наполнены если и не любовью, то уважением, симпатией. Отвлекается автор и на "модные…

Виктор Борисович Шкловский - русский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист. Именно Шкловский стал одним из организаторов ''Общества изучения теории поэтического языка'', объединившего литературоведов формальной школы (да-да, те самые формалисты для которых ценность произведения искусства всецело зависит от его формы); Шкловский автор биографии Льва Толстого (выходила в серии ЖЗЛ), заметок о Бабеле, о Маяковском, Достоевском, Пушкине, Циолковском; автор знаменитой книги ''Zoo. Письма не о любви или Третья Элоиз'', посвященной Эльзе Триоле. Шкловский литературовед, вышедший из Серебряного века, а значит, это всегда восхитительная форма, стилистика и язык в одном флаконе; Шкловский был великолепным теоретиком литературы, он искал новые формы, новые возможности великого…

Филолог Шкловский влюбился в Эльзу Триоле. Эльза была яркой и ветреной. Она любила танцевать по ночам, а дома ходила в шубе. Ко всему, в девичестве она была русской интеллигенткой – Эллой Юрьевной Каган, родной сестрой Лили Юрьевны Брик. За окнами был Берлин, липы и эмиграция.

Шкловский только вернулся с гражданской войны в очень продымленной шинели, а за Эльзой ухаживали трое. У Шкловского не было фрака, а значит, – ни единого шанса!

Эльза запретила писать ему о любви, тяжелой, как мотор грузовика. И он стал писать сборник писем «не о любви». Об эмигрантах и погоде. И покупал розы – вместо хлеба.

Так, благодаря холодной Эльзе, получилась книга. Удивительно, сколько эти, в общем, не самые красивые женщины, сделали для русской литературы. Триоле, Брик, сестры Суок. Чтобы показать количество…

Мне понравилась эта книга. Даже очень понравилась. Интересно послушать человека, который имел честь быть современником писателя Андрея Белого, художника Марка Шагала, лингвиста Романа Якобсона. Я получила огромное удовольствие. Язык Шкловского лёгкий, яркий, острый как игла. Это роман- признание в страшной ностальгии. Автор говорит о том, что советскому человеку трудно находиться в эмиграции, потому что «где родился, там и пригодился». Пусть в Советской России было плохо, но в Европе – совсем невозможно. Весь текст пропитан этой непонятной тоской. Автор по собственному желанию сбежал из России, а теперь хочет обратно. Шкловский пишет 22 письма: 18 из них он адресует некой Але, а 4 – от Али самому себе. Получилось эпистолярное раздвоение личности. По-моему, идея из ряда вон, за что…

Шкловский соткан из противоречий. Он азартен, но иногда увлекается так, что его заносит (современники нередко принимали его за сумасшедшего, особенно, по молодости). Он помешан на литературе, влюблён в слово, но часто нетерпим. Он привлекает огромный контекст, не только литературный, но грешит фактическими неточностями. В общем, он формалист, да ещё и с сильной журналистской закваской. Читать Шкловского интересно, особенно, когда он пишет о конкретных людях, а не пускается в филологические рассуждения. Ну, не прелесть ли:

Зощенко – человек небольшого роста. Ч него матовое сейчас желтоватое лицо. Украинские глаза. И осторожная поступь. У него очень тихий голос. Манера человека, который хочет очень вежливо кончить большой скандал.

Если перечислять направления, существующие в современной…

Движется в противоречиях, в подъеме, в ощутимости смен, в смене строев, в смене функций прежде созданных обрядов и построений человечество. Движется человечество, и изменяется сознание. История литературы – это запись смен сознания. В смене сознаний мы видим сотворение мира. Человек ищет свое место.

В этой прекрасной поздней книге Шкловского уникальное сочетание стройной красоты теоретических построений "О теории прозы" и поэтической ностальгии блестящих реминисценций "Zoo, или Письма не о любви".

Интересно, красиво, блестяще, ностальгично, местами очень грустно.

Прошла молодость, прошли друзья. Почти что некому писать писем и показывать рукописи. Осыпались листья, и не вчерашней осенью.

История литературы, история людей - теоретиков литературы, друзей Шкловского, друзей-филологов, как…

Этот роман в письмах скорее роман-дневник. Писатель, вынужденный эмигрант, пишет женщине, которая запрещает её любить и говорить об этом в письмах к ней. Автор же не в силах заставить чувства молчать, доверяет их бумаге, но следуя поставленным ему ограничениям. Потому пишет обо всём, кроме любви.

Роман этот создаёт впечатление такой интимности, что верится в полное отсутствие редактуры. Мысли, мысли, мысли... Бесконечный их поток. Вроде бы связанный между собой, но в то же время и сумбурный.

Мысли в основном об эмиграции. Не о тоске по Родине. А об осиротевших разом людях. Людях, пытающих вроде бы наладить быт, но всё делающих не то...

Русские в Берлине, пишет Шкловский, селятся в основном в районе Zoo. И описывая животных зоопарка вначале книги, автор очень метко сравнивает их с людьми...

Р…

О таких книгах рассказывать сложнее всего.

Они переворачивают все твои представления (а Шкловского я до этого знала исключительно как литературоведа). Они поражают блестящим отточенным языком. Они разваливаются на отдельные самостоятельные цитаты, которые живут своей жизнью и точно вписываются в отдельные периоды твоей. И режут, режут, режут тебя по живому. Они заканчиваются, не успев толком начаться. Хотя, с другой стороны, килограммовый талмуд афористики я бы вряд ли читала с таким упоением - теряется вся новизна, стилистика приедается. Небольшой объем в этом смысле - самое оно, самая прелесть.

Кажется, я, которая никогда особо не жаловала русскую литературу, таки нашла в ней свой период.

Когда умер Толстой, семнадцатилетний гимназист Витя Шкловский выбежал на Невский проспект посмотреть на рабочую демонстрацию. Хмурые лица, одинаковые серые пальто, людское море и редкие конные жандармы, жмущиеся к гранитному пьедесталу памятника Екатерине. Крики: “Долой смертную казнь! Долой самодержавие!”. Мало кого так провожали: уход Толстого из Ясной Поляны, скоротечная болезнь, смерть взбудоражили не только грамотную публику, а весь народ, бредивший разными идеями, но сходный в одном – так дальше жить нельзя. Об этом написал Толстой, это запомнилось юному Вите Шкловскому: гений писателя способен вызвать революцию. Совсем скоро всё и случилось – и при активном участии самого Шкловского, совершавшего переворот не только в жизни, но и в литературоведении: романы Толстого, то безупречно…

Непростая, достаточно сложная, но изумительно интересная работа от одного из важнейших представителей формальной школы в литературоведении, и создателя термина "остранение".

Я прочитала уже несколько лет назад, но до сих пор помню мои восторг и восхищение, и огромный интерес, с которым читается эта вещь. И обязательно буду перечитывать.

А вот в каких обстоятельствах Шкловский начинал писать те заметки, которые потом превратились в книгу "О теории прозы":

В Петрограде Шкловский работал в Художественно-исторической комиссии Зимнего дворца и активно участвовал в антибольшевистском заговоре эсеров. Когда заговор был раскрыт, Шкловский был вынужден покинуть Петроград и уехал в Саратов, некоторое время скрывался в психиатрической больнице, одновременно работая над созданием теории прозы.

Шкловск…

Книга короткая, и практически у меня на один вечер была. Я не очень искушенный читатель классики, поэтому я не смогу оценить с точки зрения "у героя синие шторы - значит он в депрессии". Но не отрицаю, что это был интересный опыт для чтения, но в то же время это не совсем моя "трава", как говорится.

Начинаем мы с рассуждений, что человека меняет костюм и машина, и мне было интересно наблюдать за тем, как автор видит мир. Тем более, эти письма своего рода культурный памятник тех времен, как жилось в Берлине после гражданской войны. Человек скучал по родине, и это проявлялось в мелочах, а также тосковал по женщине. Мы узнаем, как жилось тогда за границей, где жили русские, отчасти записи могут быть дневниковыми из разряда "что вижу о том и пою". А также были про людей подобно зеркалу эпохи,…

Методом остранения пользовался Толстой постоянно: в одном из случаев (Холстомер) рассказ ведется от лица лошади, и вещи остранены не нашим, а лошадиным их восприятием.

"Искусство как прием" была написана в качестве манифеста ОПОЯЗа, и это одна из центральных работ в истории русского формализма. Здесь впервые Шкловский вводит свой знаменитый термин "остранение".

Русским формализмом восхищались на Западе, уже гораздо позже открыв его там для себя.

В этой короткой, но очень знаковой работе изложена суть формализма, четко, сжато, и очень интересно. Нет смысла пересказывать, читайте, чтение займет совсем немного времени, и удивит количеством интересной информации.

Люблю стиль Шкловского во всех его работах, и мне кажется, что эту короткую, но глубокую, и я бы сказала программную вещь, должен…

Как из слов выветривается изначальный образ, и кто наилучшим образом (?!) способен с этим бороться

Начало было идеальным. Проблема актуализирована точно:

"...слова мертвы, и язык подобен кладбищу, но только что рожденное слово было живо, образно. Всякое слово в основе — троп."

Было тропом (образ), стало трупом. Шучу.

И:

"Слова, употребляясь нашим мышлением вместо общих понятий, когда они служат, так сказать, алгебраическими знаками и должны быть безобразными, употребляясь в обыденной речи, когда они не договариваются и не дослушиваются, — стали привычными, и их внутренняя (образная) и внешняя (звуковая) формы перестали переживаться. Мы не переживаем привычное, не видим его, а узнаем. Мы не видим стен наших комнат, нам так трудно увидать опечатку в корректуре, особенно если она написана на…

Ты дала мне два дела:

1) не звонить к тебе, 2) не видеть тебя.

И теперь я занятой человек.

Есть еще третье дело: не думать о тебе. Но его ты мне не поручала.

Великолепно цитируемый, легко читаемый, такой озорной и умный, с налетом легкой грусти, блестящий эпистолярный короткий роман знаменитого теоретика литературы Виктора Шкловского.

Берлин, начало двадцатых, талантливые писатели, художники и другие люди искусства, эммигрировавшие из бурлящей России.

Он был страстно влюблен тогда в Эльзу Триоле, сестру легендарной Лили Брик. Они переписывались. Она запретила ему писать о любви. Но он не растерялся:

Я не буду писать о любви, я буду писать только о погоде.

Погода сегодня в Берлине хорошая.

Некоторые письма, вошедшие в роман, выдуманны, но некоторые реальны, в том числе несколько писем самой…

Как не хотелось приступать к книге - незнакомый автор, на вид книга не манит, да и аннотация тоже - короче по всем моим внутренним меркам - читать ну очень не хотелось...

Благо это книжка малышка - по объёму сесть и прочитать. Именно это и заставило меня не откладывать чтение, но.... Но читалась книга долго. Потому что на мой вкус за раз такие книги читать никак нельзя.

Письма не о любви.. Открываешь и понимаешь - что нет, именно о любви и будет! Но спустя пару писем - да, письма о любви, но не о любви. Бред, правда?

Читается легко, просто на одном дыхании, но читаешь специально по письму, по два за раз - иначе будет перебор и книга не зайдёт, и потеряешь всякий интерес к автору.

Язык - прекрасен! И что самый кайф для меня - втягиваешься в него сразу, не тратишь время, чтобы привыкнуть к…

Эта книга провисела в моём списке «Хочу прочитать» несколько месяцев, я, правда, не помню, когда добавила и кто мне её посоветовал. И тут она выпала мне в «Долгой прогулке». Было решено – пора. Я открыла книгу... И закрыла. Господи, чертов эпистолярный жанр, когда уже люди перестанут писать чёртовы письма и можно будет читать нормальные книги, а не обрывки чужих слов, мыслей и идей. Моя претензия к эпистолярному жанру – неискренность и вымученность, я не верю ни единому письму, ни единой строчке и слову.

Подходило десятое число. Книгу пришлось открыть заново. Вы видите, что тут есть некоторое лукавство: оценка-то у книги высокая, в итоге.

А все потому, что я погрузилась в книгу и не смогла из неё выбраться, пока не прочла от корки до корки. Потому что настолько цепляющего языка я очень…

Случается, человек не может что-то вспомнить, но он способен искать желаемое и находить… За одним шагом быстро следует другой: например, от молока человек переходит к белому цвету, от белого к воздуху, а от воздуха к сырости; затем приходит на ум осень, а - предположим - это время года и требовалось вспомнить. Аристотель. De anima

Эту книгу Виктор Борисович писал восьмидесяти восьми лет. Не писал, диктовал. Потому она несет на себе отпечаток стилистики расшифрованных лекций с их, не во всех случаях, отточенным до филигранного совершенства слогом; строением фразы, более характерным для устной речи, чем для текста; некоторой сбивчивостью; повторами. Сколько понимаю, авторского редактирования не было. Да в нем ведь и нет необходимости, даже напротив, "Энергия заблуждения" позволяет…