Цитаты из книг — Юлия Остапенко

Легко обрекать других на гибель. Легко поджигать пташкам пёрышки, глядя, как забавно они катаются по земле, пытаясь сбить огонь. Но смотреть, как неоперившийся птенец ползёт к краю гнезда, вываливается из него и разбивается насмерть - невесело. И не забавно. Ведь ты-то к этому руку не приложил - но стоило лишь протянуть…

Ты не хочешь, чтобы я тебя понимала. Ты не хочешь, чтобы я была рядом. Не хочешь ни видеть меня, ни слышать обо мне, мечтаешь забыть о моём существовании. А я всё равно остаюсь. Хотя знаю – тебе в тягость я, и ещё больше – моё чувство, с которым ни один из нас ничего не может поделать.

– Я думаю только, что вы уже не можете повелевать мной так, как раньше, милорд. – А почему в таком случае ты называешь меня милордом? – Привычка. – Так, может, и ерепениться тоже по привычке прекратишь?

Он протиснулся внутрь, окинул взглядом очередь молящихся. Очередей на самом деле было три: в двух из них толпилась чернь, ещё одна, небольшая, состояла сплошь из горделиво озиравшихся мессеров и скромно потупившихся месстрес. Никакого равноправия даже перед Богом, вздохнул Лукас про себя. Ну да в самом деле, благородным…

Будь она странной, удивительной, чудесной, не похожей ни на кого… будь она такой, как Ив, он бы не оказался в её постели. Не позволил бы себе. Потому что в удивительное слишком легко влюбиться. А влюбившись — невозможно использовать.

Турниры — это, конечно, пустая забава, но сколько славных врагов он нажил себе именно здесь, среди разноцветного песка и искусственных цветов, и как сладко было убивать их потом, в битве, чувствуя кожей жар их бессильной ненависти.

«Кто виноват? – подумала Окана, глядя издали, как он сидит на пирсе и невидяще смотрит на прыгающий поплавок. – Ты зарубил десятки людей. Я отдавалась десяткам мужчин. Во мне всегда была эта грязь? А в тебе всегда прятался этот зверь? Арканар всегда был частью нас, наравне с Землей? Или просто и ты, и я – мы где-то…

Она не вздрогнула. Не закричала. Она сидела и смотрела на него, холодно кривя уголок рта. Я сильная, Александр Васильевич. Кукле не больно.

Сознание затопила пелена животного ужаса. Будет боль, будут пытки, будет насилие – все это будет. Сейчас так уместно было бы заплакать, запросить пощады, ведь именно этого от нее и ждут. Но если она хочет выжить, то не должна больше вести себя так, как от нее ждут. Какая ирония. Ведь целых пять лет все было в точности…

Не то чтобы я не представляла, куда шла. Как и все остальные, я была добровольцем. Я была молодая, сопливая идиотка, восхищенная перспективой стать коммунарской Матой Хари. В двадцать один год это казалось упоительно романтичным. Но уже в двадцать два это стало мучительно. В двадцать три – невыносимо. В двадцать четыре –…

– Сотни лиг чистых чернозёмов. Восемь замков. Десятки тысяч крестьян. Положение при дворе. Подумай, от чего ты отказываешься… – Он старый. – Скажи спасибо, что не хромой и не юродивый! Ты порченная, тебя теперь не каждый конюх возьмёт. – Ох, матушка, снова вы… Кто там знает, что я порченная? – Да все знают! – Я вас…

Совесть – это то, что толкает нас на самые глупые поступки. Мы не думаем, когда поступаем по совести.

Ведь прошлые враги и прошлые возлюбленные – это почти одно и то же. Они одинаковы в том, что способны сделать с нами, если только захотят. И, конечно, если мы им позволим.

– Моему королю месяц от роду, – сказал Марвин. – И он единственный, кому я служу. – Ты собираешься выполнять приказы грудного младенца? Воистину, самое то – они тебе как раз по уму.

Если только и думать, что о чистой совести, то проще за вышиванием всю жизнь просидеть, так оно надёжнее.

Лукас вырос в семье, принадлежащей к сословию, где религиозность считалась проявлением хорошего тона. Быть может, именно поэтому он был столь категорически нерелигиозен.