Мое интервью "Новой газете": о Беларуси, пандемии и выборе своего пути

Недавно я дала интервью "Новой газете". Поводом стало присуждение мне премии имени Зигфрида Ленца. Но поговорили мы о не только о ней, а еще о событиях в Беларуси, пандемии и выборе своего пути. Публикую текст полностью.

Людмила Улицкая удостоена немецкой премии имени Зигфрида Ленца за 2020 год. Премия присуждается иностранным писателям за творчество, «близкое по духу» с произведениями немецкого новеллиста и драматурга Зигфрида Ленца, который считается одним из наиболее читаемых представителей послевоенной немецкоязычной литературы. Это сближает его с нынешним лауреатом, чьи тиражи давно превысили миллионные отметки.

О чем сегодня думает знаменитая писательница?

Думаю, постоянно думаю о белорусских событиях. Идет процесс распада последней в мире империи. Уходит архаика — приходит модерн. Трудный, сложный и неизбежный. Процесс исторический, вытекает из всей социальной истории мира. Белоруссия станет самостоятельным государством, отойдет от империи, как отошли республики Прибалтики и Закавказья. Хорошей моделью, на мой взгляд, была бы настоящая федерация, как в Штатах, с большой независимостью и автономным управлением, но вряд ли это сегодня возможно. Очень бы хотелось, чтобы события в Белоруссии не принесли кровавых жертв — но это зависит сегодня только от гибкости проигравшей власти.

Пусть любым куском земли управляют люди, которые эту землю любят, о ней заботятся, не расхищают и не истощают.

В нашей стране Зигфрида Ленца знают плохо. Больше знают Грасса, да и то в связи с Нобелевкой, ну и, конечно, Бёлля. Расскажите, пожалуйста, про премию, кто вас выдвигал?

До получения премии Ленца я не знала ни этого писателя, ни о существовании премии. Премия, как и большинство современных литературных премий, учитывает гуманитарный вклад в литературу. Для меня получение этой премии было полной неожиданностью, и сообщила мне об этом письмом по электронной почте Кристина Линкс, которая когда-то была моим первым немецким редактором. Это было еще в те времена, когда существовала ГДР, и Кристина работала в издательстве Volk und Welt. Первая моя книга по-немецки вышла в 90-х годах, это было второе зарубежное издание. Первым было французское. В Германии моя писательская судьба сложилась необычайно удачно и до сих пор переводы моих книг выходят в Германии.

Моим переводчиком все эти годы была Ганна-Мария Браунгардт, работать с которой просто счастье какое-то! Кто меня представил на премию, я не знаю. Не думаю, что Кристина Линкс, последние годы ее жизни были очень тяжелыми, болел и умирал муж, и вряд ли она могла особенно пристально заниматься делами. Что же касается Ганны-Марии, она очень скромный человек, и тоже вряд ли участвовала в каком бы то ни было пиаре. И уж точно я их не буду об этом спрашивать...

Некоторое время тому назад, когда решение уже было принято, Кристина написала мне об этом, а некоторое время спустя я получила официальное сообщение. О том, кто еще выдвигался на эту премию, я не знаю. Но мне известно, что она присуждается в четвертый раз, и писательская компания, в которой я оказалась, весьма почетна. Сам Зигфрид Ленц, Нобелевский лауреат. И есть еще одна очень для меня ценная деталь: Ленц был дружен с Львом Копелевым, российским литературоведом, германистом, правозащитником и вполне легендарной фигурой диссидентства советских лет. Я тоже немного знала Льва Копелева, и для меня всегда очень важна эта живая нить, которая соединяет между собой людей незнакомых, но связанных между собой какими-то не вполне формулируемыми жизненными представлениями.

Какова судьба ваших книг на европейском книжном рынке? Знаю, что сегодня мы далеко не в лидерах продаж, если не вспоминать о Толстом, Чехове, Достоевском.

Книги переведены более чем на сорок языков. Последние лет десять в Германии меня издает мюнхенское издательство «Хансер», прежде было другое. Вообще я почти не общаюсь с издательствами. У меня есть литературный агент Юля Добровольская и она, к счастью, взяла на себя все деловые контакты, кроме работы с переводчиками. Что же касается читателей, то их групповой портрет прекрасен. На встречи ко мне приходят в разных странах одни и те же люди — учителя, врачи, та интеллигенция среднего уровня, к которой я и сама принадлежу. Вопросы одни и те же, ответы тоже. Но, как правило, все мои читатели таковы, что можно с ними немедленно сесть пить чай. У меня писательская судьба необычайно удачная, я совершенно на такое не рассчитывала. Я этому обстоятельству скорее удивляюсь. Что же касается рейтингов продаж, я этим никогда не интересовалась. Интерес к литературе падает повсеместно, и это даже не связано с качеством предлагаемой литературы: просто в цивилизационном процессе литература занимает все меньшее место.

В первые дни самоизоляции, вы мне написали, что перечитали «Пир во время чумы». Вы перечитали, поскольку вытащили из архива свой киносценарий «Чума»? Как получилось, что в 1978-м (не путаю?) вы написали это, и есть ли уже предложения о постановках, может быть, кто-то из кинорежиссеров уже взялся за дело?

Я шкаф разбирала от карантинной тоски и нашла «Чуму». И поняла, что я свое слово про пандемию давно сказала. А пушкинский «Пир во время чумы», как мне кажется, в эти дни все перечитали... Эту реальную историю 1939 года с чумой я узнала от моей приятельницы Наташи Рапопорт, отец которой был тем самым патологоанатомом, который вскрывал тела погибших от чумы. Сценарий я написала, когда собралась поступать на сценарные курсы к Валерию Фриду. Мне было 35 лет, и я обычно никаких дат не помню, а эту запомнила, потому что принимали туда людей до 35. То есть это точно 1978 год. Меня не приняли — Фрид сказал, что я уже все умею. Это было большой удачей, но тогда я этого не понимала. Больше сорока лет пролежал сценарий в шкафу, а теперь я его нашла — очень кстати. Никаких предложений от режиссеров я не получала. Откуда? Он же в шкафу лежал.

В юности вы хотели заниматься наукой, потом увлеклись литературой, переводили с монгольского. Довольно экзотическое занятие… Почему Монголия?

Монголия — чистый случай. Я по образованию генетик. Но из Института общей генетики меня выгнали. Я тогда постепенно сдвигалась в сторону литературной работы. И мой хороший знакомый, переводчик Сергей Северцев, давал мне переводы. И я получила от него подстрочники монгольских стихов, редкостно плохих, и сделала переводы, тоже плохие. Еще какие-то переводы я получала от него. Вспоминаю его с благодарностью. Я и сегодня не уверена, что литература — «это мое».

Мне нравится слова в предложения складывать, это правда. Но если бы я снова выбирала профессию, снова пошла бы в генетики.

Как-то в Варшаве Наташа Горбаневская мне рассказывала, что самое главное в ее молодости было знакомство с Ахматовой в 1962 году. Знаю, что и у вас был поэтический период, дружба с Н. Г. Это ведь целый пласт жизни…

Да, Наташа была моей подругой. Думаю, что она была в моей жизни, гораздо более важным персонажем, чем я в ее. Но я ей всю жизнь помогала, как могла. Ну, времена в ее жизни действительно случались тяжелые. И я написала об этом целую книгу.

Еще Гоголь отмечал, что писатель должен «проездиться по России», сам, правда, в последние годы предпочитал Италию… Ваши странствия раскручивают маховик вдохновения?

Нет. Совсем нет. Я не такой любитель путешествий, каким была Наташа Горбаневская. Тем более Гоголь. Хотя пришлось много поездить. Пожалуй, больше по Европе, чем по России. Про вдохновение я вообще ничего не знаю. Для меня важно только одно: чтобы меня оставили в покое, желательно в одиночестве. И путешествия скорее мешают, чем помогают в том, что можно назвать работой. Я, как и Гоголь, предпочитаю Италию. Только не шумный роскошный Рим, а скромную деревню в Лигурии, где я довольно много проводила времени, пока самолеты летали.

Любимые композиторы, живописцы. Те, без которых вам нельзя?

Бах почти ежедневный. Живописец под боком — муж — художник Андрей Красулин. Это не значит, что он выше Тинторетто или Де Кирико, но я за последние сорок лет, вероятно, его глазами стала смотреть. Хотя — с Босхом у меня особые отношения: я его сильно исследовала, когда писала сценарий «Босховы детки». Тоже не поставленный.

Сегодня, в свете технотронной цивилизации, расцвета масскультуры всё меньше людей, способных прочитать Достоевского и Чехова, вжиться в Пушкина… Отсюда вопрос: будет ли Россия достойной культурной страной в нашем веке, будет ли в ней присутствовать настоящее искусство?

Ну, что касается Достоевского, лично я с ним давно рассталась, и Чехов не из любимых моих писателей. Без Пушкина русской литературы просто не было бы, он ей отец и мать. Россия давно уже стала провинцией мира. Есть немного театра, немного музыки, немного поэзии. Времена русского авангарда во всех смыслах давно закончились. А искусство всегда есть, и всегда настоящее. Которое не настоящее, оно и не искусство.

Если бы молодой человек, спросил вас: «Какие ваши две-три книги вы советуете прочесть?»

Рассказы. Повесть «Веселые похороны». Последнюю книгу «О теле души» не посоветую, она написана не для молодых людей, а для тех, кому интересен переход от жизни к смерти.