12 сентября 2018 г., 16:56
2K
Дикие девочки: панк, мизантропия, БДСМ, терроризм «женской» литературы
Автор: Данил Леховицер
Их называют маргиналками за то, что они освоили главные страхи этого общества и сделали их частью своего творческого метода. Бунтарки, они ставили подножку мещанским устоям и совсем не страшились темной стороны человека. Совсем наоборот — они ее приручили. Будь то Габриэль Витткоп или Кэти Акер, они были первыми иконоборцами, которые сделали недозволенное дозволенным и впоследствии и сами попали в агиографический сборник непокорства. Разбираемся в судьбах самых диких писательниц, которые перерезали всех священных коров и оставили нас без дела — но зато с гущей жгучих текстов размером с черное солнце.
Французская постструктуралистка Элен Сиксу называла подобных им La Genet — в честь писателя, святого и вора Жана Жене, познававшего святость через распутство, однополую любовь, загаженные матрасы и череду тюремных камер. Но еще она заигрывала со словосочетанием La Jeune Née — новорожденная женщина. Женщина, сбросившая с капитанского мостика все, что было дорого ХХ веку.
Анна Каван, Британия, 1901–1968
В 1964 Британия проводила ежегодную регистрацию героиновых наркоманов. В том году в список попала и Анна Каван. Тем не менее ее внешность и поведение никак не вяжутся с представлением о типичном наркомане-аутсайдере: Каван всегда была опрятно одета, и ни один платиновый волосок не выбивался из прически. Можно сказать, писательница была астральным близнецом Уильяма Берроуза, десятилетиями употреблявшего героин и при этом прожившего до глубокой старости, оставшись при накрахмаленной рубашке и хорошем пиджаке.
Героин был ее любовником, защитным талисманом, инсулином для диабетика. Свой неизменный шприц она называла «базука», а чистый продукт ей поставлял сбежавший от преследования нацистов еврей, бывший ее личным психоаналитиком.
В 1968 году в стране было зарегистрировано 4584 случая суицида, в этот список Каван не попала, но сцена с лежащей на полу писательницей со шприцем в руке и головой, запрокинутой на лакированный ларец для героина, никак не походила на официальный диагноз «сердечная недостаточность». Скорее, намеренная передозировка.
Книги
Неудивительно, целое поголовье критиков считают, что наркотическая зависимость — та единая призма, через которую можно рассматривать ее прозу как своего рода криптограммы, в которых таится нужный ключик к шифру текстов.
К примеру, в ее дневниках и нескольких рассказах героиню зовут Н (heroine): если этого вовремя не считать, вы получите разухабистый рассказ — будто проморгаете тайный ход в готическом особняке. Даже самый знаменитый роман Каван «Лед» можно рассматривать как клай-фай о мире, покрытом ледовитой корочкой. В то же время колючие постчеловеческие пейзажи «Льда» — не условность антиутопии, а скорее топография психики героинового наркомана.
Еще один шедевр — «Механизмы в голове» — своего рода экскурсия в швейцарскую психиатрическую клинику (где лежала сама Каван), вводящая в уродливое царство манекенов-пациентов и людей с затемненными лицами. И вот в такие моменты рассказ заканчивается удивительно неожиданно и удивительно вовремя, оставляя читателя с проступающей сквозь страницы выпуклой тьмой и выкачанным из нее воздухом.
Энн Квин, Британия, 1936–1973
Есть такой вид пауков, чей узор на брюшке копирует узор крыльев бабочек — это камуфляж умиротворенности, скрывающий потенциальную опасность. Примерно такой же была и Квин: тихоня-бухгалтерша, со временем соскользнувшая в долгий наркотический трип. Она знала, что ничего важного уже нет и оставшееся время нужно провести в развлечениях и путешествиях, бездельничая и выкидывая фортели.
Так она и сделала: колесила по Америке и Мексике с поэтом Робертом Крили, изучала мескалиновые мифы южноамериканских индейцев, закидывалась кислотой и впитывала то, что осталось от поколения битников.
О том, как Энн Квин собирается покончить с собой, она знала за семь лет до смерти и подробно изложила план в романе Three. Там ее героиня, подобно самой писательнице, ранним утром спрыгивает с мола в море, что лижет берега Брайтона, и больше никогда не возвращается.
Квин умерла почти незаметно, собственно, такой же незаметной оставалось и ее литературное наследие, которое переоткрыли только лет десять назад. Меж тем Квин — это обманчиво тихий подвальный классик, незаметно поджигающий пороховые бочки под основанием литературной сцены.
Книги
В мире британской литературы первая строчка ее романа Berg считается наиболее узнаваемой (во всяком случае, так единодушно пишут критики):
«Мужчина по имени Берг, который изменил имя на Грег, пришел в прибрежный город, намереваясь убить своего отца».
В двух словах Berg — перекрученный на манер Беккета миф об Эдипе с безумным потоком сознания главного героя, ненавидящего своего отца, его любовницу и их куклу для чревовещания (здесь она тоже полноправный персонаж).
Есть у Квин не менее жуткий роман Passages. Двое ненадежных рассказчиков затеяли повествование в четыре руки: безымянная женщина (пишущая о себе в первом и третьем лице) и столь же безымянный герой ведут травелог, описывают свои сны, тяготы совместного проживания в отеле и вместе с тем невозможность расставания. Не совсем понятно, дневники ли это двух людей или все же одного сумасшедшего.
Чуть позже текст — стилистически напоминающий то опыты неоэкспрессиониста Арно Шмидта, то метод нарезок Уильяма Берроуза и роман Blood Oranges Джона Хоукса вместе взятые — расщепляется подобно сознанию героев, а закольцованная дорога будет вести их (его? ее?) к одному и тому же месту.
В прозе Квин «человек безумный» в моменты отчаяния всегда протягивает руку «человеку разумному». Там человек и его сознание вроде как занимают центральное место, но в то же время ровным счетом ничего не значат. Старик, богомол, ставни, граненые стаканы в баре — все размещаются на одной онтологической плоскости. Солнце в пыли, пыль в солнце. Между ними люди. И все они одиноки.
Валери Соланас, США, 1936–1988
Валери Соланас была существом редкой злокозненности, эдакий Третий рейх в одном лице, мечтающий выкосить все мужское население. Это она стреляла в Энди Уорхола — всего лишь потому, что он перестал брать трубки и якобы украл ее пьесу «Засунь себе в задницу!».
Сумасшедшая, закрутившая пулю рикошетом так, что Уорхолу прошило два легких, кишечник, селезенку и пищевод, Соланас была изрядно побита жизнью. Ее насиловал отец-бармен, в 15 лет она родила первого ребенка, которого выдавала за сестру, в 16 — второго. Многие творцы, тот же Уорхол, жили в бедности, но Соланас обитала в запредельном мире, о котором этот художник и не слыхивал. Она работала то официанткой, то проституткой, ютилась в гадюшниках для бездомных, где, предположительно, и написала свирепые, до сих пор не растерявшие яду тексты второй волны феминизма.
Когда ее спросили, зачем она стреляла в Уорхола, она ответила: «Читайте мой манифест. Он объяснит, что я такое». Видимо, никто так и не удосужился этого сделать, ведь все газеты ошибочно писали: «Актриса стреляла в Энди Уорхола». Актриса, ага.
Книги
Свой безумный магнум опус SCUM Manifesto (SCUM — Society for Cutting Up Men, или Общество уничтожения мужчин) Валери продавала на улицах Нью-Йорка за доллар женщинам, и за два — мужчинам. Последнее особо забавно, ведь почти пятьдесят страниц текста предлагали перебить всех, у кого между ног болтается фаллос.
Кроме того, Соланас настаивала на упразднении денежной системы и правительственном перевороте.
Предполагают, что забавно-макабрическую манеру она заимствовала у памфлета Свифта «Скромное предложение», где ирландским беднякам предлагают продавать своих малышей толстосумам в пищу — ну, или нет. В каком-то смысле этот визионерский и будто бы написанный инопланетным гостем текст опередил свое время, но был сплюснут до спорадического плода «очередной безумицы». Ничего, еще пару веков — и мужчин и вправду закабалят, а зловещий смех Соланас достанет нас из преисподней.
Кэти Акер, США, 1947–1997
Жизнь Кэти Акер была настоящим мифотворчеством. Она знала тысячи людей: философов, престарелых див, престидижитаторов, шизофреников, татуировщиков, байкеров, видных и не очень писателей, знатных редакторов, семиотиков — с большинством из них она спала.
Описать ее петляющий жизненный путь непросто: она играла в шахматы с золотцем британской литературы Салманом Рушди и работала в секс-шоу на 42-й улице Нью-Йорка. Она была ученицей левака Герберта Маркузе и обособленной от академических институций радикальной панк-поэтессой.
Где-то между 1990-м и 1996-м у нее появилась татуировка в стиле Эда Харди: змееподобная рыба, в нижней части превращающаяся в холеную птицу. Как бы банально это ни звучало, но Акер была таким же существом — непрестанно перетекающим из крайности в крайность, упорствующая в своей нецелостности и разрозненности.
А теперь прошло больше двадцати лет с тех пор, как ее развеянный прах начал свое паломничество по земному шарику из прибрежного парка Форт Фанстон, близ Сан-Франциско. Интересно, где она теперь. Кто знает судьбу своих костей?
Книги
Без преувеличения Акер — первая постмодернистка, которая задала причудливый вектор письма нашего столетия. А когда русло текста исчерпано, поставила ребром вопрос о плагиате. Дело в том, что от одной книги к другой Акер берет одни и те же магистральные темы (насилие над телом и языком, самоубийство матери) и помещает их в «сворованные» декорации Джона Китса или Раймона Русселя с Пьером Гийотой. Помимо разрозненности повествовательных техник Акер еще могла утрамбовать в одну книгу все «низкие» жанры вроде детектива, научной фантастики или кибер-панка, деконструируя их в большой стиль.
Только вот с читателем здесь не церемонятся: вставляют спички между век и заставляют смотреть на изобретение человеческого уродства в плотском экстазе: бесконечные сношения, реки молофьи, оккупацию тела и языка. Во многом Акер предвосхитила то, о чем начал писать Джорджо Агамбен в своей работе о незащищенности голого тела перед идеологией и Ахилл Мбембе в концепции некрополитики. Ее тексты пытаются укрыться от сексуального насилия в соитии — словно пытаются забыться в сладостных конвульсиях у горы покореженных тел.
Габриэль Витткоп, Франция, 1920–2002
Витткоп осквернила не одну святую святых, которую она называла «святилище испражнений»: она писала о некрофилии, монструозности беременности, киднеппинге и о детях — точнее, об их останках. Если верить ее текстам — она всегда ненавидела человечество и даже в самых милых ее представителях видела лишь червивое мясо.
Ее любовная история могла бы стать сценарием фильмов Томаса Харлана или Роберта Крамера, снимавших неудобные картины о нацистах. Во время оккупации Франции Габриэль (тогда еще урожденная Менардо) укрыла дезертира Юстаса Витткопа, окутанного величием свастики и схожим темпераментом. Несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте и гомосексуальность партнера, они поженились и слились в нетленном венчике мизантропии.
Умерла Витткоп тоже ненавидя — за два дня до Рождества, которое люто презирала, она, подобно великим арийцам, приняла цианистый калий и ушла из этого мира свободной.
Книги
Во всех книгах Витткоп совокупление, зачатие и разложение спутываются в неделимый клубок. Больше всего чтение ее работ напоминает горячечный сон — что-то подобное испытывают при медленном угасании от какого-нибудь экзотического недуга вроде лихорадки денге или малярии. Такое сравнение навязывается само собой, даже если не принимать во внимание, что большинство ее героев — опиумных наркоманов или элегантных джентльменов — находят смерть у водопада Lata Iskandar или в зарослях Борнео — как это было в рассказе из сборника «Образцовая смерть» и романе «Белые раджи».
Другие персонажи, из сборника «Сон разума», помеченные тавром меланхоличного Сатурна, восхищаются красотой карликов, гипертрихозом и микроцефалией.
Или вот: со всех сторон приличный буржуа никак не может избавиться от фантазма о своей тете по прозвищу Паучиха и ее надутого живота — и забивает свою беременную жену тростью в кинотеатре. К слову, при большом желании Витткоп можно рассматривать и через призму фрейдистов, и через постколониальную теорию, но лучше просто наслаждаться высотой шизофрении ее рассказов.
Моник Виттиг, Франция, 1935–2003
Радикальная феминистка Моник Виттиг считала, что женщиной не рождаются, а становятся в силу политики гетеросексуального общества. По ее мнению, только лесбиянки неспособны быть женщинами, ведь именно им удается перестать ею быть, сбросив ярмо патриархальной власти.
Вообще понятие «женщина» казалось ей варваризмом — паразитом, прицепившимся к первичному языку. Язык необходимо взломать и наконец-таки выжечь вирус гендерного деления. То же касалось и дихотомии текстов, ведь у письма нет половой принадлежности, гениталий, и, в конце концов, «литература — это не физиологические выделения», как метко заметила близкая подруга Виттиг Сюзетт Робишон.
Говорят, Виттиг была слишком агрессивна для мелкотравчатых французских феминисток. Но вместе с тем она была флагманом, к которому они тянулись. Она поливала свинцом ригидные социальные институты во имя сексуальных меньшинств, и, простите, «женщин». Именно она стала инициатором создания организации «Гуин Руж» (в переводе «Красные суки»), сотрудничала с феминистками Симоной де Бовуар и Натали Саррот. А позже уехала к более прогрессивным коллегам по цеху в США, где кидаться томиками обличительных текстов в людей с кругозором лемминга казалось несколько продуктивнее.
Книги
«Лесбийское тело» — роман, по праву окрещенный самым радикальным среди феминистских, — это странная поэма в прозе. В нем тело лесбиянки — форма, заново изобретающая самое себя.
Строго говоря, это конспект анатома, описывающий в мельчайших подробностях лодыжки или заштрихованный пурпур половых губ — то самое познание письма, нового лесбийского языка через телесность, как это описывала Элен Сиксу в эссе «Хохот медузы».
Другой доступный на русском роман «Вергилий, нет!» — забавная квир-реконструкция «Божественной комедии». Там сама Виттиг вместе с проводницей Манастабаль пробирается сквозь круги ада и чистилище к раю, в котором херувимы готовы раструбить о рождении нового лесбийского создания. Кроме того, тут есть инфернальные мужчины-оккупанты и зашуганные ими женщины, которым вбили в голову, что лесбиянка — это презренный зверь с гигантским клитором, чешуей и шерстью.
Теренс Селерс, США, 1952–2016
Писательница и строгая госпожа-доминатрикс Теренс Селлерс любила горчичные двубортные костюмы, ботинки топорнее Martens и макияж в стиле Клауса Номи. Как вы поняли, Селлерс была соединена одной пуповиной с Мазохом и маркизом де Садом.
Подвал ее дома был потаенной кельей, где она поклонялась тотемам фетиша и отдавливала 15-сантиметровой подошвой мошонку клиентам.
Еще она дружила с Уильямом Берроузом, Дженезисом Пи-Орриджем из Psychic TV, Кэти Акер и другими искушенными забулдыгами нижнего Манхэттена. А в свободное время изучала оккультизм, психоанализ и криминальную психологию, которые тугим узлом завязывались в ее БДСМ-романах и учебниках гротескной сексуальной науки.
Книги
Терренс считала, что эстетика БДСМ во многом вытекает из биовласти нацистов с их пикантным облачением: кожаные плащи, ошейники с железным крестом и лихо сдвинутые на лоб фуражки. В подтверждение самый ее знаменитый роман The Correct Sadist рассказывает о фетишистских практиках и перверсиях не как об особом искусстве (хотя и это тоже), но как о специфическом психопатическом состоянии, окольцованном тисками власти и подчинения. Ее героиня Анджела Стерн, недолюбленная сухарями-родителями, цепляется за спасительный томик де Сада и в самом сердце католической церкви решает служить на благо сексуального потребления США. Точь-в-точь как Селлерс.
Комментарии 14
Показать все
Помимо этих пародий на "женщин", отбросов дегенеративной цивилизации западного потребления, подводящие под свои пороки какую то надуманную идею, полно настоящих Женщин, способных стать образцами для молодых поколений. О них нужно писать, а не про эту помойку психушек-наркоманок...
Sergej328, Мы еще долго будем лечиться от болезней нового времени. Как-то наши прабабушки и лётчицами были и капитанами, прекрасно справляясь без уверований в гендер. Просто когда нам, женщинам, делать нечего, мы найдём себе занятие, которое может вылиться в абсурд.
Snorri_Sturluson, А, точно, ведь у свидетельниц гендера есть законодательная бумага, которая позволяет говорить за всех женщин. А мы, которые вне клуба гендера, должны своё место знать и молчать, пока женщины с большой буквы Ж вершат дела за нас, угнетённых.
P.s говорю же, абсурд.
>Без преувеличения Акер — первая постмодернистка, которая задала причудливый вектор письма нашего столетия.
щто?
Во многом Акер предвосхитила то, о чем начал писать Джорджо Агабен в своей работе о незащищенности голого тела перед идеологией и Ахилл Мбембе в концепции некрополитики.
ЩТО?
>окутанного величием свастики и схожим темпераментом.
ну хрен знает. он дезертировал как бы, какое величие свастики?
>целое поголовье критиков считают, что наркотическая зависимость — та единая призма, через которую можно рассматривать ее прозу
свести все творчество автора к его или ее зависимости/ментальному расстройству/сексуалтной ориентации - клевая стратегия!
Энн Квин, похоже, на русский и не переводили. А по описанию довольно любопытно. Витткоп - гениальна.