Толстой, сочинения и идолопоклонство

Текст: Мария Елифёрова

Как бы Лев Толстой отнёсся к тому, что школьники пишут сочинения по его главным произведениям?

Как репетитор, ведущий блог об образовании и науке, я регулярно сталкиваюсь с занимательным феноменом: обсуждение речевых ошибок в школьных сочинениях (и не только в них) рано или поздно с роковой неизбежностью сворачивает в сторону Льва Толстого. И в самом деле, автор «Войны и мира» далёк от светлых идеалов Розенталя — то слово «волнительный» употребит, то у него кто-нибудь вечно сидит, «облокотив лицо на руки», а то граф и вовсе выдаст нечто вроде: «Накурившись, между солдатами завязался разговор» («Хаджи-Мурат»). При том, что повесть написана позже «Жалобной книги» Чехова, подарившей нам достославный мем о шляпе. Несогласованные деепричастия, которые для Чехова — атрибут речи малограмотного провинциала, Толстой употребляет без тени иронии. Знатоки французского языка разъясняют, что это синтаксический галлицизм и что во французском такие конструкции норма. Но есть ли нам практический толк от таких разъяснений?

У Толстого в сознании россиян, окончивших среднюю школу, особое положение.

Его авторитет либо абсолютизируется, либо неистово развенчивается. Одни утверждают, что нет никакой ошибки говорить «волнительный», если это слово использовал сам Толстой, другие — что Толстой писал плохо, что значение его для русской литературы преувеличено. Один пользователь ЖЖ договорился даже до обвинений Толстого в «нерусскости», а когда ему предъявили родословную писателя, отмахнулся — мол, какая разница, Толстой всё равно «плохо знал русский язык» (правда, остыв, свои комментарии удалил). Подобному разговору неизменно сопутствуют страдальческие мемуары о том, как учителя мучили нас «Войной и миром», и рассуждения о том, нужно ли читать Толстого в школе. В нелюбви к Толстому признаются много и охотно, это своего рода хороший тон, тогда как о нелюбви к Пушкину и Чехову, например, заикаться не принято.

Фигура Толстого, таким образом, оказывается конечным аргументом и в дискуссиях о стилистической грамотности, и в вопросе о том, какие тексты нужны на уроках литературы в школе. И это само по себе любопытно, ведь роль создателя русского литературного языка у нас отводится Пушкину, а не Толстому.

Как мне представляется, Толстой оказывается лакмусовой бумажкой, вскрывающей идеологические проблемы отношения к писателям и школьной программе по литературе в России.

Отношение это трудно назвать иначе, чем идолопоклонническим. Если мы признаём кого-то великим писателем, то он должен быть безупречным образцом для подражания во всём (и значит, слово «волнительный» и несогласованные деепричастные обороты — норма русского языка). Если же писатель демонстрирует недостатки стиля (а здравый смысл и знание грамматики в этом убеждают) — то, значит, никакой он не великий, и его нужно срочно выбросить на помойку. Это напоминает психологию средневековых крестьян: если святой не отзывался немедленно на молитву о дожде, они лупили его статую палками, а могли и вовсе бросить в грязь.
Толстой от такого подхода, наверное, уже не один раз перевернулся в гробу. Ведь он один из немногих писателей, который оставил нам ясные и чёткие взгляды на школьное преподавание, проверенные к тому же опытом. Толстому и в кошмарном сне не могло привидеться, что «Войну и мир» будут принудительно скармливать 16-летним подросткам в школе и заставлять их писать сочинения про «образ Наташи Ростовой» или «морально-нравственную проблематику». Он совершенно точно писал свой роман не для этого. В статье «О народном образовании»

Толстой с гневом и горечью пишет о школах, приучающих «к лицемерию и обману, вытекающим из противуестественного положения, в которое поставлены ученики, и к тому положению путаницы и сбивчивости понятий, которое называется грамотностию» — по причине возрастного несоответствия программы и формального подхода учителей.

Тем более Толстой не назначал свои романы и повести справочником по стилистике для школьных сочинений, из которого можно узнать, как употреблять деепричастия. Для детей он писал совершенно иначе:

«Почти всю эту ночь не спал Жилин. Ночи короткие были. Видит — в щелке светиться стало. Встал Жилин, раскопал щелку побольше, стал смотреть.
Видна ему из щелки дорога — под гору идет, направо сакля татарская, два дерева подле нее. Собака черная лежит на пороге, коза с козлятами ходит, хвостиками подергивают. Видит — из-под горы идет татарка молоденькая, в рубахе цветной, распояской, в штанах и сапогах, голова кафтаном покрыта, а на голове большой кувшин жестяной с водой».

Конечно же, это «Кавказский пленник», которого проходят в 5-м классе. Но мало кто помнит, что повесть была написана специально для учебника, собственноручно составленного Толстым для основанной им школы в Ясной Поляне. Педагогическому наследию Толстого не повезло:

написанные Толстым тексты для детей используются в школе мало и плохо.
В лучшем случае детям дают для чтения произвольно скомпилированные подборки, без учёта самой педагогической концепции Толстого. А вот какие образцы сочинений по «Кавказскому пленнику» предлагает ныне интернет (пунктуация сохранена):

«В конце 19-го века великий русский писатель Л. Н. Толстой написал рассказ «Кавказский пленник», в котором он частично пересказал историю о том, как сам попал в плен к татарам во времена своей службы на Кавказе.
Один из главных героев рассказа — офицер Жилин, происходящий из бедных дворян…»

«Изучая творчество Толстого в школе, в программу включено и изучение произведения, а также написание сочинения на тему: «Кавказский пленник». Лев Николаевич Толстой написал данное произведение в конце девятнадцатого века и скорее всего в этом произведении он описал историю из своей жизни, ведь, как известно, писатель побывал в плену у татар, когда проходил службу на Кавказе. Работая над анализом произведения «Кавказский пленник» Толстого, хочется начать сочинение о том, насколько красиво автор описывает природу Кавказа, как будто попадаешь в сказку».

«Действие рассказа Льва Толстого разворачивается в период Кавказской войны одного из самых тяжелых конфликтов для нашей страны. События, о которых идет речь, произошли на самом деле. Автор поделился своими воспоминаниями и других сослуживцев».

Ничего, что ни в какой плен Толстой не попадал — в его жизни был эпизод, когда он чуть не попал в плен и еле спасся от погони, но в колодках, как герой повести, он не сидел. Даже этого детям не объяснили — слышали звон, да не знают, где он. И к чему вообще навязывать идею, будто хорошая литература непременно основана на реальных событиях?

Что уж говорить о языке! «Происходящий из бедных дворян»; «Изучая творчество Толстого в школе, в программу включено и изучение произведения (?), а также написание сочинения»; «написал данное произведение в конце девятнадцатого века»; «работая над анализом произведения»; «одного из самых тяжелых конфликтов для нашей страны»… Это предлагается как образец пятиклассникам, то есть детям 10—11 лет! Толстой счёл бы это не чем иным, как сознательным глумлением над его повестью и его педагогическими принципами.

А что бы Толстой сказал про ФГОС для 4-го класса, который среди желаемых навыков ученика называет, например, «использование знаково-символических средств представления информации о книгах», предлагает четвероклассникам проходить древнерусские летописи (надеюсь, в переводе) и требует от них к концу учебного года знать наизусть не менее 15 стихотворений? Страшно представить себе. Какими бы спорными и противоречивыми ни были теоретические воззрения Толстого на образование, практический базис его взглядов — возрастное соответствие текстов уровню мышления детей — сохраняет свою актуальность, тем более что знакомство автора «Войны и мира» с реалиями преподавания было отнюдь не кабинетным. Единственный недостаток «Азбуки» Толстого в наше время, пожалуй, то, что она во многом устарела содержательно — она написана с учётом кругозора крестьян XIX века, быт которых ушёл в прошлое; и всё же потенциал педагогических идей Толстого используется меньше, чем мог бы.
Так что Толстому незачем отдуваться за школьников, страдающих над «Войной и миром» и не владеющих деепричастными оборотами. К своим ученикам он был ненавязчиво строг — в статье «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас, или нам у крестьянских ребят?» он сомневается, правильно ли с точки зрения синтаксиса употреблён глагол «заторопилась» в сочинении. Думается, если показать сколь угодно сырой и малоизвестный черновик Толстого рядом с сочинением школьника-двоечника, любой читатель без помощи «Гугла» с ходу определит, кто есть кто. Да, Толстой гений. И да, он делал речевые ошибки. Ошибки можно делать и от избытка мысли, а не только от недостатка. Вместо того чтобы обсуждать авторитет «Войны и мира» для преподавания в школе, стоит прислушаться к тому, что сам Толстой говорил об обучении школьников.