«Есть более важные события, чем крушения империй»: писатель Алексей Сальников в ЦГК

Роман «Петровы в гриппе и вокруг него» , написанный Алексеем Сальниковым — возможно, одно из самых важных русскоязычных произведений последнего времени. Его бурно обсуждают читатели и критики, а сам роман получает крупные литературные премии. При этом в романе, повествующем о гриппозных скитаниях автослесаря по Екатеринбургу, по сути, даже нет внятного сюжета. В рамках проекта «Лекторий ЦГК» Алексей Сальников посетил Пермь, чтобы ответить на вопросы поклонников и пролить свет на то, как создавалась знаковая для современной русской литературы книга. Встреча прошла в формате «публичного разговора» — собеседником писателя стал журналист и редактор литературного журнала «Вещь» Юрий Куроптев. Мы публикуем этот разговор с некоторыми сокращениями.

Юрий Куроптев: Алексей Сальников, мягко говоря, не новичок в литературе: он поэт. Поэт довольно известный, принадлежащий к нижнетагильской волне, ученик Евгения Туренко. В какой-то момент Алексей стал писать прозу. Роман «Петровы в гриппе и вокруг него» попал к читателю очень интересным образом. Стандартная схема обычно заключается в том, что роман сначала читают редакторы, потом его печатают, после чего о нём пишут критики, он получает какие-то премии, и уже только потом до него добирается читатель. Или не добирается. С «Петровыми» всё произошло наоборот. Алексей написал роман, он впервые был опубликован в журнале «Волга», и на этом всё могло бы закончиться. Но Алексей выложил его на Bookmate, и люди стали его читать. Потом стали спрашивать критиков, знают ли они такого писателя. И критики тоже стали его читать. В конце концов, роман выпустило большое издательство АСТ. А дальше всё стало складываться отлично: роман получает премии и продолжает на них номинироваться. Алексей, а вам изначально не было жалко выкладывать роман в открытый доступ?

Алексей Сальников: Нет, абсолютно. Во-первых, в открытом доступе он оказался в тот момент, когда попал в журнал «Волга», а затем сразу оказался в «Журнальном зале», где его могли прочесть все, кто хотел. Жалко не было: я его задумывал, предполагая, что его никто абсолютно не будет читать. Разве что случайно прочитает какой-нибудь человек, скажет «Господи, какая фигня», забросит, потом однажды вернётся к журналу, если на тот момент ещё не растопит им печку, пролистает ещё раз и подумает «А тут, пожалуй, что-то есть». И, может, человеку станет приятно. Я рассчитывал на минимальную аудиторию, но всё вышло немного по-другому.

Ю.К.: Сразу после выхода книги я хотел её заказать в интернет-магазине, но первый тираж был раскуплен буквально за неделю. Насколько велик сейчас общий тираж книги?

А.С.: Около 20 тысяч. Ну, это не Дэн Браун. Хотя, если сравнивать с поэтическими тиражами, это что-то мультифантастическое.

Ю.К.: Почему вы выбрали для главных героев такую распространённую фамилию? На мой взгляд, она больше подошла бы человеку без свойств.

А.С.: Ну это личное, скажем так. Петрова — девичья фамилия моей матери. После замужества она стала Ивановой.

Ю.К.: Для тех, кто ещё не прочитал роман, я расскажу, что Петров — это обычный екатеринбургский автослесарь. Роман, по большому счёту, бессюжетный — он состоит из множества микросюжетов, воспоминаний, гриппозных трипов и так далее. Я бы хотел спросить, как у писателя рождаются такие сюжеты.

А.С.: У меня сначала в голове появилась семейка Петровых, но я не знал, что с ними делать. Я говорил жене, что пишу роман, но, на самом деле, максимум придумывал какие-то куски. А однажды ночью пошёл спать, уже голову на подушку опустил, и всё это внезапно у меня сложилось, весь сюжет. Я даже не стал ничего записывать, потому что знал, что утром буду помнить обо всём. Но это, в конечном итоге, абсолютная случайность.

Ю.К.: В романе много отсылок к позднесоветскому детству. Это время значимо для вас?

А.С.: Конечно, я вспоминаю его. Мне было интересно обыграть эту рефлексию потому времени, что я и попытался сделать.

Ю.К.: Притом, что в романе присутствуют флэшбэки, он начисто лишён ностальгии по советскому периоду.

А.С.: Да. Мне хотелось просто зафиксировать события в их неизменном состоянии. Отчасти на это меня сподвигло то, что, когда я однажды пришёл на ёлку к сыну, я обнаружил, что там всё происходит так, как происходило в моём детстве, хотя уже прошло бог знает сколько лет. Я даже остолбенел от неожиданности: я-то думал, что всё изменится, но я увидел всё те же игры Деда Мороза и детей, хоть и с вкраплениями новых героев типа Гарри Поттера. Но сценарий был абсолютно тем же, что и раньше. В этом была удивительная статичность.

Фото: Иван Козлов

Ю.К.: Видимо, это и есть духовые скрепы.

А.С.: Скорее, бездуховные. Всё же, духовность — это что-то, стоящее выше морали. А тут просто традиция, которую все соблюдают, зачастую даже помимо своей воли.

Вопрос из зала: Я окончательно поверила во всё, что вы написали, именно благодаря диалогам в общественном транспорте. Насколько вы их придумали, а насколько — взяли из реальности? Какие у вас вообще отношения с общественным транспортом?

А.С.: У меня прекрасные отношения с общественным транспортом! И в романе я описал ещё не самый дикий случай из тех, что видел. Про самые дикие я вообще не буду рассказывать. А случай с девочкой и пожилым мужчиной реально был — другое дело, что он кончился не так, как в книге — мужчину просто вытолкали взашей. И кондуктор такая, какую я описываю, была — только на 53-м маршруте, хотя в книге описывается 8-й. Она была очень нервная и много бесилась. И этим она очень контрастировала с кондуктором-таджиком, который работал на том же маршруте, но при этом был абсолютно спокоен и даже не брал денег за проезд со стариков и детей.

И в этот раз, гриппуя и сам чувствуя некоторую измененность сознания, Петров стоя колыхался на задней площадке троллейбуса, держась за верхний поручень. Народу было немного, но сидячих мест не было, а водитель на каждой остановке одинаково шутил:

— Осторожно, двери не закрываются.

На остановке «Архитектурная академия» в салон зашел аккуратненький дедуля в чистом сером пальтишке, в отутюженных серых брючках, с чемоданчиком на застежке. У дедули была ленинская, или же дзержинская, или же лимоновская бородка. Очки дедули побелели с мороза, и он принялся вытирать их концом красно-черного клетчатого своего шарфика, когда место ему уступила девочка лет восьми.

Старичок поблагодарил и сел.

— А вот сколько тебе лет? — потерпев какое-то время, поинтересовался старичок у девочки.

— Девять, — сказала девочка и нервно громыхнула ранцем за плечами.

— А ты знаешь, что в Индии и в Афганистане девочки с семи лет могут замуж выходить?

Петров решил, что бредит или же ослышался, он посмотрел на старичка, тот продолжал шевелить губами и издавать звуки.

— Вот представляешь, ты бы уже два года замужем была, — старичок лукаво сощурился, — два года бы уже с мужем трахалась вовсю, а может быть, даже изменяла бы ему. Все вы, сучки, одинаковые, — закончил он, с той же доброй улыбкой и лукавым прищуром гладя ее по ранцу.

— Горького, — объявил водитель и открыл двери. Старичок хотел продолжить, но тут бледный худенький паренек, лет, может быть, семнадцати, сидевший со старичком по соседству, на одном с ним сиденье, как бы очнулся от разглядывания окрестностей сквозь процарапанный оконный иней, повернулся к старичку, снял с него очки и дал ему по физиономии, внезапно, но так как-то даже обыденно, не слишком даже сильно. К ногам Петрова, как шайба, выкатилась старикова вставная челюсть. («Петровы в гриппе и вокруг него», отрывок)

Ю.К.: А кого вы больше всего любите из своих героев?

А.С.: Конечно, маленького Петрова. Он остался в тени и при этом он достаточно хорошо обрисован. Мне хотелось передать в нём ощущение родителей, которые знают ребёнка с рождения и при этом у них на глазах вырастает что-то неизвестное им, потому что они не знают, что творится в голове у ребёнка. Это вообще удивительная вещь. Это как если жить в чистом эксперименте, обвешаться камерами и датчиками, и при этом всё равно остаться загадкой. А вот Петров-старший с одной стороны очень изменился со своего четырёхлетнего возраста, а с другой стороны, не изменился вовсе — у него остались определённые модели поведения, которые он так и не смог изменить. Как у Оливера Твиста. Только он не смог сломить себя, чтобы стать злодеем, а Петров не смог сломить себя, чтобы стать более хорошим.

Ю.К.: А для вас кто такой Петров? Для меня это человек без свойств. Нет ярких поступков и черт, он не добрый и не злой.

А.С.: Нет, на самом деле он как минимум любит свою жену и сына, несмотря ни на что. Мне нравится его спокойствие, и в своём спокойствии он прекрасен. Мне он этим напоминает одного героя «Калины красной», который говорил: «Да? Ну и что?»

Ю.К.: Вот в этом «ну и что» Петров наследует подобным характерам, которые появились в постсоветском пространстве — как, например, герой романа «Географ глобус пропил», который тоже ни то, ни сё. Насколько на него повлияло советское прошлое, как вам кажется?

А.С.: По-моему, не повлияло. Есть некие более важные события, чем крушения империй. У него были более важные личные события, пусть это и немного эгоистическое представление.

Ю.К.: Очень силён образ Петровой-старшей. Почему она именно библиотекарь, а не буфетчица, например? Как вообще библиотекари встречаются с автомеханиками?

А.С.: Ну это какая-то сегрегация! Почему бы библиотекарям не встречаться с автомеханиками? А вообще, Петрова ведь не человек на самом деле — по моему замыслу, это Титан, вытащенный Аидом из Тартара для того, чтобы быть с Петровым — в благодарность за спасённую жизнь. Если вы обратите внимание, в древнегреческих историях, когда Боги одаривают человека чем-либо, он, как правило, претерпевает от этого разные неприятности.

Ю.К.: Первая часть романа и вовсе напоминает скитания Улисса — это сознательная отсылка, так было запланировано?

А.С.: Да как-то подсознательно получилось. Я много таких «пасхалок» находил уже после написания. Например, взять новогоднюю историю, или двух героев, живущих в одинаковых квартирах — это же совсем в духе «иронии судьбы», хоть я и не планировал этого сознательно.

Вопрос из зала: В книге мельком упомянут тот факт, что Петров на самом деле счастлив. Можно представить, что он — обобщённый образ современного русского молодого человека. Но если посмотреть хотя бы в ту же ленту Фэйсбука, сложится впечатление, что современные русские люди глубоко несчастны в силу самых разных неурядиц. Но главный персонаж «петровых» — аутичный человек, которого с детства пытаются убедить, что он посредственность и ничтожество — счастлив. Вы вообще считаете русских людей счастливыми?

А.С.: Видимо, они всё же счастливы, да. Ну, более-менее. Когда русские люди бывают несчастливы, происходит 1917-й или 1991-й год. Когда им что-то не нравится, они выражают своё мнение именно так, а не иначе. При этом в целом они счастливы и несчастливы в том, что они счастливы тем, что у них есть. Вот так скажем. Они чувствуют вину за своё счастье — притом, что оно такое «ничегошное».

Ю.К.: О языке романа. Во-первых, мне очень понравилось, что я чувствовал в романе своего современника. Скажем, в начале встречается расхожий сетевой оборот «вот это вот всё», где-то ещё подобные сетевые словечки раскиданы как бисеринки. Эта фиксация нового языка происходит у вас сознательно?

А.С.: Мне просто скучно писать по-другому. Я, например, читаю чужие тексты, и вижу, как человек старается, подыскивая синонимы, чтобы избежать повторов — так он лучше бы уж повторялся, чем эти синонимы подыскивать, ей-богу. Вот автор выдумывает «почесался», «кивнул», «повёл плечами» вместо того, чтобы несколько раз написать «сказал» — меня это бесит прямо. Так что в своём тексте я пытался выражаться как можно более естественно. Я помню, мне в шестом классе попалось пособие по написанию сочинений, и там всё было спёрто из статьи Горького о Белом, где он, например, спрашивает «И с уса висела калашная крошка» — причём здесь Иисус?». И тому подобное. Мне кажется, это такой чисто журналистский подход, который во многом изуродовал литературу. Если хочется повторяться — то почему бы не повторяться? Если не слишком часто.

Читая текст «Масок», молодой человек убедится, что Белый пишет именно «нелепыми» словами, например: «серявые» вместо — сероватые, «воняние» вместо — запах, вонь, «скляшек» вместо — стекляшек, «свёрт» вместо — поворот, «спаха» вместо — соня, «высверки», «перепых», «пере-пере при оттопатывать», «мырзать носом» и т. д., — вся книга — 440 страниц — написана таким языком. Почему нужно писать «тутовый» вместо — здешний? Есть тутовое дерево и есть тошнотворное, достаточно уродливое словцо — «тутошний», — зачем нужно ещё более уродовать его? Иногда нелепые слова говорят о глухоте сочинителя, о том, что он не слышит языка: «И с уса висела калашная крошка» — при чём здесь Исус? «Леночка обнажает глаз папироски» — чей глаз? Её, Леночки, или — папироскин глаз? (А. М. Горький, «О прозе»)

Вопрос из зала: Каково ваше отношение к мату, который сейчас, к сожалению, всё чаще встречаешь в литературных произведениях?

А.С.: Я отношусь к мату нейтрально, но мне не нравится наложенное государством ограничение на него. Государство само себя оградило какой-то клеткой: из мата, пропаганды гомосексуализма, пропаганды наркотиков, чего-то ещё. Конечно, через эти четыре стенки его будут постоянно тыкать — потому что оно само вызвалось быть этим животным, которое всё время тыкают палкой.

Ю.К.: Изначально герои «Петровых» употребляли мат?

А.С.: В первой главе они только матом и разговаривали, потому что как они ещё могут разговаривать? Три взрослых поддатых мужика! Но из-за страха за журнал «Волга», который могли оштрафовать, — мало ли, нашёлся бы какой-нибудь долбанутый вахтёр — мне пришлось слегка ужать амбиции. А так, я думаю, что мат — это часть языка, так почему бы его не использовать? Тем более, если в аудитории нет детей. Да даже если и есть — господи! Чикатило вон не компьютерные игры испортили и не мат в журнале, его испортило что-то другое. Что вот сподвигало добропорядочных людей из хороших советских семей резать людей направо и налево? Не знаю что, но точно не мат.

Ю.К.: Я хотел узнать про ваш читательский бэкграунд: что на нас повлияло?

А.С.: В первую очередь в голову приходит Зощенко, который пытался лечить депрессию психоанализом и описал это (для читателя это было смешно, а для него самого — не очень). А ещё — Ильф и Петров, Достоевский, Салтыков-Щедрин.

Ю.К.: ваша проза, кажется, вся построена на чередовании крупных, средних и общих планов — вам никто не говорил о её кинематографичности?

А.С.: Можно подумать, там за кинооператора сделала вся работа. Нет, мне никто не говорил такого. Да и насколько «Петровых» можно экранизировать — во всяком случае, без диктора, который бы озвучивал мысли героев за кадром? Я думаю, это просто невозможно, ведь по сути дела, в романе нифига не происходит, герои просто передвигаются по городу. Парой слов перекинулись, вырубились, проснулись, поехали и всё. Там вообще больше ничего нет!

Ю.К.: В одном из издательств сейчас планируется выход вашего первого романа. О чем он?

А.С.: Роман называется «Отдел». Я его концовку переделал, потому что «Отдел» и «Петровы» для меня — это один и тот же роман, ролевая игра, созданная героями. Некая настолка, где задаются условия, а три героя проходят маршрут, и каждый получает результат. Просто я писал эти два романа практически одновременно. Когда писал «Отдел», думал о «Петровых». Одно наложилось на другое.

Ю.К.: Давайте о деньгах поговорим, о них всегда интересно. Вот вы себя сейчас считаете себя профессиональным литератором, которому его творчество приносит доход?

А.С.: Получается, что так.

Ю.К: Отлично.