Анна Старобинец — о книгах, которые переворачивают душу и разум

Писатель Анна Старобинец рассказывает о книгах, к которым хочется возвращаться, и о том, почему в российских реалиях практически невозможно написать хороший детектив.

Наивное чтение

Я очень редко перечитываю книги. Как ни странно, я читаю как наивный читатель, а фильмы смотрю как наивный зритель. Если я знаю, чем закончилась история, мне уже не так интересно к ней возвращаться. Единственное исключение — рассказы Рэя Брэдбери. Некоторые — например, «Уснувший в Армагеддоне», «Вельд», «И все-таки наш» — я перечитывала много раз. Есть в них какое-то чудо, которое срабатывает снова и снова. Какой-то механизм, отправляющий тебя в другое измерение, как родителей голубой пирамидки в рассказе «И все-таки наш».

«Колобок» как ужастик

Я была впечатлительным ребенком, так что меня, в общем-то, и «Колобок» перепахал так, что мало не покажется. Он мне снился в кошмарах, и я все думала, как же он ртом и глазами катится по земле — земля ведь, наверное, туда забивается. «Красная шапочка» тоже стала для меня настоящим хоррором про оборотня-каннибала, которым она, в сущности, и являлась в средневековье — до того, как Шарль Перро в 17 веке ее окультурил, превратив в историю о соблюдении приличий и взаимоотношении полов, а братья Гримм в 19-м — в историю о семейных ценностях и уважении к родителям. Но я как-то в этой сказке сразу разглядела ее первоначальную, жестокую и макабрическую основу. Что касается уже более взрослого чтения: я прочитала «Преступление и наказание» в 11 лет и все время примеряла на себя случившееся с Раскольниковым (как, собственно, и с Колобком). Меня волновало, как жить после убийства, после такого греха. В возможность искупления я не поверила: в случае Раскольникова оно мне показалось неубедительным.

О книгах, прочитанных вовремя

Есть книги, которые я формально прочла слишком рано: «Гамлета» в 10 лет, «Мастера и Маргариту» и «Собачье сердце» лет в 11, «Камеру обскура» и «Приглашение на казнь» лет в 12. Потом, спустя несколько лет, в «положенное» время я перечитала эти книги. И, как ни удивительно, мне не показалось, что в более раннем возрасте я что-то важное там упустила. Второстепенное, требующее определенных познаний в истории и культуре, связанное с недоступным мне контекстом — да. Но по-настоящему важное, какую-то самую суть — нет. Не упустила, поняла, и никогда не жалела, что сделала это раньше, а не позже.

Страх и отвращение в литературе

Я не считаю, что работаю в каком-то одном жанре: у меня есть хорроры, но я пишу не только хорроры. У меня есть антиутопии, но я пишу не только антиутопии. Есть детский детектив, но… далее в том же духе. Если говорить о взрослой литературе: да, почти всегда у меня в тексте есть некое фантастическое допущение. Но это не значит, что я прямо фантаст-фантаст и работаю в узком жанре. У Гоголя есть фантастические допущения, у Оруэлла, у Булгакова, у Исигуры. Но все эти авторы шире жанра. Это просто большая литература.

Очень часто я работаю со страхом или его подвидом — отвращением. Я это, конечно, никогда сознательно не выбирала — оно выбралось само. Просто мне самой это свойственно: бояться внезапной и страшной метаморфозы в близком, в окружающем мире, в себе самой. Ощущать хрупкость и неконтролируемость жизни. Собственно, она такая и оказалась — хрупкая и неконтролируемая. Моя жизнь.

Как написать детектив

С хорошими детективами в России вообще беда. Этот жанр традиционно требует устойчиво организованного социума, четко заданных и соблюдаемых правил игры. У нас же — реальность зыбка, правил нет, слишком много отвлекающих от основного сюжета факторов — от коррумпированности полицейских до невозможности поселить условного врача в частный дом с садиком без объяснений, где он столько наворовал и каких таких высоких чинов лечит на досуге. Сейчас я читаю «Кто не спрятался» Яны Вагнер, и мне кажется, что у Яны получилось. По крайней мере, у нее есть талант, чудесный слог и живой ум. Ну, и она выбрала герметичный вариант сюжета — компания в отрезанном от мира горном домике. Так действительно больше шансов не скатиться в бесконечные объяснения социального контекста, а сделать его органичным фоном к основной интриге.

Книга, изменившая жизнь

Такая книга у меня есть, и это книга «Головоломка» Гарроса-Евдокимова (Алексей Еврокимов — писатель; Александр Гаррос — писатель и муж Анны Старобинец. — Esquire) Я прочла ее еще до знакомства с авторами, и сначала влюбилась в текст — яркий, наглый, талантливый, изящный, — а потом уже в одного из авторов, Сашу Гарроса. Я с уверенностью могу сказать, что если бы я не прочла «Головоломку», я никогда бы не вышла замуж за Сашу, не родила бы от него детей, не написала бы собственные книги.

Как говорить о смерти

Из прочитанного в последнее время меня больше всего потрясла книга Анн Филип «Одно мгновенье». Это автобиографический текст. Анн Филип — вдова французского актера Жерара Филипа, известного многим по фильму «Фанфан тюльпан». В «Одном мгновении» она рассказывает о том, как ее муж — молодой, красивый, на пике карьеры — умер от рака. Для меня это очень личная история. Это не просто исповедь женщины, потерявшей любимого мужа (хотя в первую очередь, конечно, она) — в ней ставится, фактически помимо воли автора, важнейший этический вопрос. Вопрос о том, в праве ли взрослый человек решать за другого взрослого человека, брать на себя ответственность за его душевное состояние, лишать его контроля над собственной судьбой — даже из любви, даже чтобы сделать его счастливым. Анн Филип и врачи скрывали от Жерара, что он смертельно болен, чтобы не омрачать последние недели его жизни, чтобы он «жил надеждой». Он умер в неведении, до последнего строил планы. Она до последнего притворялась, что врачи «ничего плохого у него не нашли». На протяжении всего текста автор то винит, то оправдывает себя за то, что ее муж встретил смерть как «несознательный младенец». Я с моим мужем прошла этот путь иначе — в абсолютной искренности. Но я так и не знаю, кто поступал правильнее — я или моя почти тезка Анн.

Шорт-лист великих книг

Как ни банально это звучит, важнее всего в книге — способность хотя бы на несколько секунд вынуть из человека душу, сделать ее чуть лучше, а потом вернуть обратно. То есть, в общем-то, важнее всего — наличие катарсиса. Если попутно, вместе с душой, книга переворачивает еще и сознание, разум — тогда ее можно назвать великой. По этому критерию без меня уже названы великими многие книги. Не буду перечислять матерых классиков 19 века, предложу свой шорт-лист: «Не отпускай меня» недавнего нобелевского лауреата Исигуры, «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза, «Мечтают ли андроиды об электроовцах» Филипа Дика, «Над кукушкиным гнездом» Кена Кизи, «Американские боги» Нила Геймана, «Собачье сердце» Булгакова.

О русской литературе

Русская литература очень разная, и отношения у меня с ней и ее представителями тоже очень разные. Гоголя, Булгакова, отчасти и Достоевского считаю своими учителями и хорошо, почти как свою, понимаю внутреннюю машинерию их текстов. Обэриутов (группа писателей и деятелей культуры ОБЭРИУ, существовавшая в 1920−30-х в Ленинграде) учителями не считаю, но просто очень люблю. Маяковского — не разделяя его политических убеждений — считаю гением и одним из самых крутых поэтов всех времен и народов. Поэзию Лермонтова не воспринимаю вообще и считаю дурной, в отличие от его же прозы. Набокову завидую — хотела бы уметь так писать, но не умею. Я довольно просто пишу.

Толстой или Достоевский?

Достоевский однозначно. К Толстому идиосинкразия почти что.

Самая ожидаемая экранизация

Кинороман «Воля» моего покойного мужа Александра Гарроса. Хочу увидеть на экране. Но вряд ли увижу: не потому, что этот текст Саша не успел дописать (мы с его соавтором Алексеем Евдокимовым этот текст уже скоро доделаем по Сашиным черновикам), а потому, что при нынешних раскладах в нашей стране такое кино снимать никто не решится и не возьмется. Именно поэтому Саша и стал писать не сценарий, а кинороман. Надеюсь, издать его в виде книги все же удастся: по крайней мере, издатель, готовый это сделать, у меня есть. В книжной индустрии настолько меньше денег и настолько уже аудитория, что страх и (само)цензура туда до сих пор не проникли.

Стихи для меня

Я не читаю стихи как-то запойно, но есть несколько стихотворений, которые написаны для меня, да. «Ну что с того, что я там был» Левитанского; «Я оборачиваюсь: пес» Бориса Берковича; «Шесть лет спустя» Бродского; «Первые свидания» Арсения Тарковского. И еще «стишок маленького мальчика» из «Жука в муравейнике» Стругацких: «Стояли звери около двери. В них стреляли. Они умирали».

Пропущенная книга

«Страж» Чарльза Маклина — один из лучших триллеров вообще-то. Но часто сталкиваюсь с тем, что даже весьма начитанные люди и любители жанра его пропустили.

Самая смешная книга

Тут будет пробел. Нет таких книг. Даже Ильф с Петровым больше одного раза насмешить не смогли.

Книги, передающие дух времени

Петр Вайль, «Гений места». Петр Вайль сам был гений и гениально передавал дух любого места и любого времени, о котором писал. Леонид Юзефович, «Журавли и Карлики» — очень точная книга про девяностые. «Воля» Гарроса замечательно передает дух наших дней, в том числе и за счет сценарной записи: без внутренних монологов, без рефлексии — только фиксация, только прямое попадание непосредственно в нерв нашего времени.