«Маленькая жизнь»: Интервью с переводчиками

«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары — наверное, самая громкая художественная новинка этого года. Роман вышел по-английски весной 2015-го и уже оброс мифологией: читатели выкладывают в инстаграм-канал романа вдохновленные книгой снимки, рассматривают коллекцию работ современных фотографов и художников, ставшую источником вдохновения для самой Янагихары, выбирают актера на главную роль в возможном сериале и рассказывают в рецензиях на книгу о собственных болячках и травмах. Переводил книгу замечательный триумвират — Александра Борисенко, Виктор Сонькин, Анастасия Завозова, — и к выходу «Маленькой жизни» на русском языке «Горький» расспросил их о том, что это вообще за книга и что она для нас значит.

Давайте с начала — как вы впервые прочитали роман и как стали его переводить?

Александра Борисенко: Мы с Витей впервые услышали о романе от Насти Завозовой, которая читает огромное количество книг, — кажется, никому за ней не угнаться. Мы прочитали роман почти одновременно, и нас обоих книга потрясла.

Виктор Сонькин: Настя, кстати, поначалу удивилась, что мне роман так понравился, и я тоже несколько удивился — вкусы у нас довольно разные. Я его сразу подсунул Саше (Борисенко), и, хотя мы понимали, что это огромный груз, мы сказали Варе Горностаевой, главному редактору издательства Corpus, что хотим это перевести. А поскольку мы еще все демонизируем окружающую обстановку (может быть, больше, чем она заслуживает), казалось, что в России вряд ли кто издаст эту книгу. Но Corpus, как всегда, продемонстрировал, что ориентируется только на литературное качество. Мы встретились с Варей почти ровно год назад, на церемонии вручения премии «Просветитель», и она нам сказала, что решение принято, и можно переводить. Вот так это и случилось.

Если не по содержанию, то по форме — по языку — роман Янагихары кажется очень простым, ясным и гладким. В чем же была сложность этой работы, потребовавшей аж трех переводчиков?

Сонькин: Мне кажется, что в целом это было довольно сложно: яркий, броский, стилистически необычный текст переводить в целом проще, а тут нужно было держать себя в руках.

Анастасия Завозова: Нет, язык там простой, но в этом и заключается сложность перевода. Неприятные сцены мне как раз давались легче всего. У меня в переводе их было две, и я сделала их быстрее всего как раз. У Янагихары очень прозрачный, очень ясный язык, и именно эту прозрачность и простоту передать было сложнее всего. Это далеко не та простота, которая «два притопа три прихлопа»: ты погружаешься в роман и роман сам задает темпы твоей работы. И в случае Янагихары приходилось двигаться маленькими шажками, ломать все на куски и собирать заново на русском. Это миниатюрная работа, как роспись маленькой кисточкой по кусочку слоновой кости.

Кроме того, сложность романа Янагихары в том, что у нее нет фигуры рассказчика. Обычно мы представляем себе, кто рассказывает историю, и можем примериться к его голосу. Но у Янагихары такого героя нет, она словно камера, которая все фиксирует, ничему не давая оценки. В итоге та треть, которую я переводила, заняла столько же времени, сколько весь перевод «Щегла».

Борисенко: Я очень рада, что вам язык кажется гладким. Мы боялись, что читатель призовет нас к ответу за бесконечные повторы слова «он», которые среднестатистический редактор ни за что бы не допустил. Но у Янагихары это прием: там разные части написаны как бы со стороны разных героев, и герой, главный для этой части, все время называется не по имени, а «он». Особенно последовательно это правило соблюдается в отношении Джуда — в «его» частях нигде нельзя назвать его по имени, только «он». Это создавало определенную сложность, особенно по-русски, где не только другой герой иногда бывает «он», но и стул, и стол тоже «он». Кроме того, весь роман очень тщательно выстроен, просчитан, везде нужно было внимательно следовать за автором (и в этом, как мне кажется, мы друг другу помогали при редактуре). Там все неслучайно: насколько грубо каждый герой ругается, насколько эмоционально может выражать свои чувства, какие выбирает слова.

Во всем ли вы оказались согласны друг с другом в переводе?

Борисенко: Нет, конечно! Из наших споров на полях можно было бы составить отдельный том. Некоторые споры между нами и Настей были, как мне кажется, поколенческими: например, Настя считала, что уже можно писать по-русски «бэби-шауэр», а нам казалось, что это словосочетание еще не вошло в язык; но Настя зато не признавала «уикендов» (студенты нам сказали потом, что это старомодное заимствование). Поводы для споров были многочисленные, иногда странные. Например, про написание имени Джей-Би Витя составил трактат на две страницы.

Сонькин: Ну во-первых, мы сразу решили — и это было важное решение, — что если у нас будут какие-то разногласия, то их будет решать по своему усмотрению Екатерина Владимирская, редактор романа. Катя очень внимательный читатель и очень внимательный редактор, и мы были ей страшно признательны за глубокое проникновение в текст и снисходительное, но профессионально безупречное отношение к нашим пристрастиям и тикам. У нас с Сашей разногласий подобного рода опять-таки практически не бывает, а с Настей иногда они возникали просто потому, что мы принадлежим к разным поколениям (например, для Насти слово, скажем, «фуд-трак» звучит естественно, а для нас нет; а слово «уикенд» наоборот). Но, в общем, это все были мелочи.

Завозова: Я не сказала бы, чтобы у нас были настоящие разногласия, хотя мы и спорили по поводу разных слов: например, уместно ли в переводе слово «рехаб»? или «корпоратив»?

А обсуждали ли вы сам роман, его идею, о чем он?

Сонькин: Мы все были согласны, что это выдающийся роман, а остальное не очень важно — потому что выдающийся роман по определению вызывает у каждого человека свои ассоциации и представления; это было очень заметно по англоязычным рецензиям, а сейчас становится заметно и по русским. Нам общая любовь к литературе и к ремеслу переводчика, мне кажется, дала возможность преодолеть любые разногласия такого рода.

Завозова: Сила этого романа как раз в том и состоит, что каждый видит в нем, как в зеркале, что-то свое. Для кого-то это роман про травму, для кого-то про искусство, для Александры Леонидовны, например, это роман про дружбу, а для редактора книги Кати Владимирской — это роман про математику. Он потому и гениален, что не поддается никакой трактовке и описаниям.

Что для вас было главным в переводе, какого результата вы хотели добиться?

Борисенко: Для нас было главным ничего не пропустить, следовать за автором в ее точном и сложном замысле, постараться сохранить по-русски мощь этой книги.

Сонькин: Мы хотели, чтобы по-русски тоже было видно, что это выдающаяся книга. Ну и хотели остаться ей верны; мне кажется, любой другой результат — это уже не про переводчиков.

Завозова: Главной задачей было — не выпендриваться. Это очень чистая, точная и безжалостная книга. Рассказ о сильных эмоциях, написанный без всяких сильных эмоций. И по-русски это непросто передать, ведь русский язык очень эмоционален по своей сути. Бывают переводы, которые требуют от тебя какого-то полета мысли, фантазии, каких-то интересных решений. А здесь, напротив, нужно было вообще постоянно проявлять смирение и идти по тексту. Поэтому мы очень строго следили друг за другом, чтобы сохранить такую прозрачность и клиничность текста, и если кому-то мерещилась какая-то завитушка, мы сразу строго писали друг другу — «оживляж!».

Помогла ли вам работа над переводом понять роман, его более глубокие конструкции и связи?

Сонькин: Конечно; я думаю, практически никто не понимает внутреннего строения произведения так, как переводчик, который вынужден его изучить во всех деталях. Мне кажется, мы лучше поняли очень тонкое, ювелирно точное построение романа по ходу работы; в нем нет вообще ничего случайного, он удивительно точно выстроен и при этом нигде не превращается в object d’art, во что-то искусственное. Это настоящее чудо, на мой взгляд.

«Маленькая жизнь» — не самый простой роман. С одной стороны, история в нем полностью завершена, не остается никаких вопросов и загадок, с другой — в нем столько всего, что для каждого читателя он оказывается о чем-то своем. О чем он для вас?

Борисенко: Для меня — о дружбе в первую очередь, о ее силе и о ее слабости, о том, что она может и чего не может. Но и о травме, конечно, о том, что есть непоправимые вещи. И еще о том, что жизнь, несмотря ни на что, прекрасна.

Сонькин: Для меня он, наверное, о том, что бывают такие вещи, которых нельзя преодолеть всей жизнью; отчасти поэтому она оказывается маленькой. И, как это ни парадоксально, еще и о том, что жизнь при этом прекрасна. Мне этот message в романе кажется таким очевидным, что всякое упоминание в критике о том, что это мрачное, темное, почти беспросветное повествование, меня бесконечно изумляет.

Завозова: Мне нравится, как об этом романе говорит в своей рецензии для New Yorker Элиф Батуман. Она пишет о двойственности романа: с одной стороны, это лайфстайл-порно в духе «Секса в большом городе», с другой — роман о страдании и травме. И Янагихара сознательно играет на этом контрасте: чем роман красивее, тем он страшнее. Тем не менее, мне важно, чтобы читатель увидел, что это не роман о плохом. В нем есть много хороших и даже светлых моментов. Он немного о том, что жизнь поворачивается к тебе так, чтобы компенсировать причиненные невзгоды, что пережить и преодолеть можно все, кроме смерти.

Мы затаскали определение переводчика как почтовой лошади просвещения. Но в любом случае, переводчик, который сам выбирает себе объект перевода, — несомненно просветитель. Почему именно этот роман? Почему именно «Маленькая жизнь» обязательно должна была быть переведена на русский? Почему нам важно ее прочитать? И что важно понять?

Сонькин: Я не очень много читаю (ну если сравнивать с Настей), но на меня с 1999 года, когда я прочитал роман Хелен ДеВитт «Последний самурай» (сейчас он есть по-русски в хорошем переводе Анастасии Грызуновой, только избегайте нелепого перевода Н. Рейн), ничто из современной литературы не производило такого впечатления. Что этот роман удалось перевести и издать по-русски — за это спасибо издательству Corpus и Варе Горностаевой. Мне кажется, даже сейчас, в первые дни выхода романа, уже очевидно, что он и в России попал в какую-то важную артерию — на мой взгляд, не по каким-то социальным причинам, а чисто по литературным. А вот что важно понять — это я предсказать не могу, потому что выдающееся (меня критик Анна Наринская слегка запугала, но вообще-то надо сказать «великое») произведение искусства каждому говорит что-то свое, поэтому оно и великое.

Борисенко: Тут, мне кажется, дело не в просветительстве: мне просто очень хотелось и хочется, чтобы все мои близкие люди, которые не читают по-английски, прочитали эту книгу. Для меня она стала важным событием в жизни, я о чем-то стала думать иначе, о чем-то вообще впервые задумалась. Но если говорить о более широком контексте — эта книга говорит о многих вещах, о которых наше общество говорить не умеет вообще. Для нас это, может быть, особенно важная книга. Янагихара во многих интервью говорит, что ей интересно было писать о мужчинах, потому что культура запрещает им выражать многие эмоции — страх, стыд, отчаянье, навязывает им некий кодекс мужественности, который оборачивается неспособностью говорить об определенных вещах. Для нашей культуры это, может быть, еще более актуально.