"- Мой отец говорит, что телевидение разрушает мозг.
-Он ничего не понимает, мы смотрим телевизор каждый день.
-Оно и видно."

"-Хорошо, когда есть сестра.
-У меня их четыре и я бы с радостью сменял их не собаку.
-Собаку все хотят"

Бывают истории, которые сплошь - преемственность и узнаваемость. Писательница Кэтрин Патерсон пишет книгу о двух детях, придумавших волшебное королевство, о котором знали только они. Рассказывает эту историю под влиянием реальной трагедии, произошедшей с подругой сына. Годы спустя, выросший сын ее пишет по книге сценарий и появляется кино. Подростковое, который мне в тогдашние 37 не смотреть бы, но смотрю, очарованная, не отрываясь.

Спустя еще много вспоминается неожиданно тот фильм. Без причин, без внешних предпосылок, набиваешь в поисковик, пересматриваешь кусочками. Удивляясь тому, что героиня, запомнившаяся похожей на Киру Найтли теперь вовсе такой не кажется. А вот мальчик смутно знаком. Да не смутно, очень, до болезненного узнавания. Ну точно, Пит из "Голодных игр". Как причудливо тасуется колода. И за прошедшие годы ты совсем перестала смотреть телевизор. Не то, чтобы раньше оторваться от него не могла, но все же имел какое-то место в твоей жизни, теперь вовсе ушел. Постепенно, малочувствительно.

Он очень в тренде оказался, этот фильм. Они и сняли-то его за семнадцать миллионов долларов, в прокате взяв сто тридцать семь. Поправьте, если ошибаюсь, сдается - это потрясающий финансовый результат. И критика куда, как благосклонно приняла. Эта история как-будто не втискивалась, распихивая плечами конкурентов, на желанное место, но спокойно вошла в ей одной предназначенную нишу, свое место. И так же спокойно сдержанно светит оттуда восьмой год уже.

Может быть дело в том, что всем детям свойственна эта форма эскапизма - создавать волшебную страну, играя. Кто-то предпочитает действовать, не задаваясь вопросами, как там все устроено в этом дивном мире, куда попадаешь со своими друзьями, а другим зачинено-заборонено. Другим нравится оформлять вербально. Мы с подругой лет с восьми до десяти придумывали свою.

Она жила дальше меня от школы и по дороге домой, мгновенно как-то отключались от повседневных дел и забот, переносясь туда. Путь быстро заканчивался, останавливались возле огромного, в три обхвата, карагача возле моего двора, швыряли портфели и продолжали плести истории своей швамбрании. Часами. За то время, что стояли у карагача, можно было переодеться-поесть-уроки сделать и кучу заданий, данных мамой. Но прекратить-оторваться никакой человеческой возможности.

День за днем, за годом год. Все обидчики в этих историях бывали наказаны, да не просто получали свое - становились смешными и странным образом теряли после инфернальный ореол в реальном мире. И там было красиво, ярко, очень быстро. Правда, скорость теперь вспоминается, постоянные гонки на сверкающих лаком низких широких машинах. По дорогам с идеально ровным покрытием, причудливо изгибающимся многоуровневыми развязками. Ночь, огромные махровые звезды, запах тропических цветов. Ничего так ясно не помню, как это.

Откуда у двух маленьких советских школьниц, которые и в кино-то ничего подобного не видели, такая страсть? Поди разбери. Потом мы как-то начали читать французские романы. и говорили все больше о них. Потом не сошлись во мнениях, которая из нас будет Констанцией, какая Миледи и сильно разодрались. С фингалами и клочьями вырванных волос на расческе после. Потом помирились, но что-то уже ушло. А после и вовсе каждая стала дружить с другой девочкой.

Она написала мне, что хочет все вернуть. Письмо имело волнистую в некоторых местах бумагу, долженствующую обозначать слезы, которые капнули ненароком. Но зная Наташку, точно понимала - это она намочила руку и потрясла над листком. Ничего, в общем, не срослось. Позже, но то другая история.