История жены Позднышева

Уважаемый Дмитрий Александрович!

Эти записи я сделала сегодня, специально для вас и заранее прошу меня простить за неслыханную дерзость. Мне бы очень хотелось, чтобы, прочтя их, вы бы смогли прочувствовать все мое нынешнее положение, понять, что мучает меня уже очень давно и ощутить все те переживания, появившиеся совсем недавно. Божество "Крейцеровой сонаты", ворвавшееся в мою жизнь, со всею ее глубиной в кажущемся легкомыслии, всколыхнули мои чувства и заставили взяться за перо. Будьте же невзыскательны и попытайтесь понять тот смысл, что я попытаюсь вложить в эти строки.

Сколь давно мне было дано помнить саму себя, столь мысль о непременном чуде в моей жизни меня не покидала. Я родилась вместе с ней. И когда была еще маленьким нежным ангелочком, и когда, повзрослев, стала красивой женщиной, и даже сейчас, несмотря на то, что годы мучений отразились на моем душевном и физическом состоянии. Вопреки бытующему мнению, уверенности в собственных чарах у меня никогда не было. Я далеко не так самоуверенна, но Бог наделил меня, как мне кажется, чувством гармонии и ощущением красоты, поэтому, сколько себя помню, я всегда видела несовершенство любого образа, а уж своего - и подавно. Ребенком я была рассудительным, серьезным и держалась степенно с малых лет. У моих воспитателей не было со мной особых хлопот, я умела себя подать и вела себя, даже в самом нежном возрасте, как взрослая.

У моего деда, богатого пензенского землевладельца, была большая семья, что, впрочем, в нынешнее время считается также вполне обыкновенным в провинции, и он приложил все усилия, чтобы внушить эту традиционную патриархальную мысль всем своим детям. Поэтому немудрено, что детство свое я провела в огромном доме по соседству с домом деда, у меня было пять братьев и сестер и примерно тридцать кузенов и кузин. Первые отголоски надвигающейся беды я уловила сама, когда, уже будучи молодой девушкой, я узнала, что мои туалеты более не будут привозить из Москвы и я буду довольствоваться прошлогодними. Когда же это стало выглядеть совершенно неприличным, то мне пришлось воспользоваться услугами какой-то местной портнихи. На это обстоятельство сразу обратили внимание мои подруги и их скрытые насмешки дали мне ясно понять, что в жизни моей произошли необратимые перемены.

Упадок моего рода совпал с порою моего взросления и наш дом навсегда покинула сама жизнь. Мой бедный отец прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы мы не испытывали никаких неудобств, но я всегда очень хорошо его понимала, поэтому провести меня ему не удалось. Теперь я ежедневно придавалась невеселым думам о завтрашнем дне и вскоре поняла, что единственное чудо, которое возможно для девушки в моем положении, это удачно выйти замуж.

Но не подумайте, что единственной моею мыслью было заполучить богатого жениха. Благодаря своей внешности, воспитанию и еще не до конца утерянному величию нашего рода, у меня был выбор и один очень крупный помещик настойчиво оказывал мне преувеличенные знаки внимания. Был он очень богат, но в возрасте столь почтенном, что у меня и мысли не было рассматривать его как потенциального мужа. Когда знаки его внимания стали уже выходить за рамки приличия, мне пришлось дать ему понять, что его присутствие в моей жизни нежелательно, что он воспринял довольно спокойно. Замужество же я всегда считала пусть и очень важным событием в жизни каждой девушки, но вполне естественным и само собою разумеющимся. Несмотря на многочисленные негативные примеры из жизни различных семей и рассказанные мне в связи с этим истории, я всегда считала, что подобного рода несчастья пройдут мимо меня стороной. У меня будет любящий и ласковый супруг, очаровательные дети - ведь все это было, и в какой-то степени есть до сих пор, в моей собственной семье. Деньги, как таковые, не имели особенного значения, достаточно было иметь небольшой стабильный доход, необходимый для пристойного содержания семьи. Мне ни к чему было спешить с выбором жениха, но положение моей семьи наиболее остро ставило вопрос о моем скорейшем замужестве.

Василий Николаевич Позднышев появился, судя по всему, в самый критический момент, когда ситуация начала выходить из-под контроля и положение моего отца стало наиболее угрожающим. Родители ни словом, ни жестом не навязывали мне свою волю, но по их уставшим измученным лицам можно было читать, как по раскрытым книгам. Многочисленные же родственники не переставали давать мне навязчивые советы по поводу того, чтобы я не упускала представившегося шанса. Василию Николаевичу они приписывали три неоспоримых достоинства в виде его богатства, возраста и морального облика. Последнее считалось редкостью, если учитывать обстоятельства, будь то, что жених богат, а невеста бедна. Разумеется, бесприданницей я не была, мой бедный отец по капле выжал те крохи, что казались моему новоиспеченному жениху ничем, хотя он всегда любил поговорить о чувствах. которые человек привносит в то или иное дело. Я сама не заметила, как стала его невестой.

Отсутствие у меня жизненного опыта и искреннее желание хотя бы таким образом облегчить жизнь своим родителям, помогли преобразовать все недостатки моего мужа в достоинства. Его молчаливость казалось мне природным благородством, прогулки с ним - романтичными, а некоторые высказывания по поводу религии и нравственности - показателем душевной чистоты.

Моим иллюзиям суждено было развеяться довольно скоро, но особенно мне запомнился один случай совсем уже незадолго до свадьбы. От подруг мне было уже известно о некоей даме, с которой Василий Николаевич имел отношения перед тем, как посватался ко мне. Знания подобного рода не могут быть приятны ни одной женщине, но меня особенно поразило, когда Василий Николаевич принес мне какую-то книжицу, которую назвал своим дневником, и стал из нее зачитывать некоторые строки, касающиеся отношений с этой дамой. Объяснил он это тем, что не хотел бы, чтобы слухи по этому поводу достигли моих ушей и потому поспешил дать мне сведения из первых рук. Он наивно полагал, что обстоятельства мне неизвестны, но я бы поняла его, если бы таким образом он хотел извиниться передо мной за свое прошлое недостойное поведение, проявляя при этом заботу обо мне и щадя мои чувства. Но он ждал от меня каких-то эмоций, это было видно по его лицу, словно старался раздразнить мою натуру и увидеть буйную реакцию. В моей семье было принято тактично обходить некрасивые вопросы, если они не имели особого значения, так как куда важнее дружелюбная атмосфера в семье и забота подобного рода друг о друге. Я бы предпочла забыть о всех его прошлых похождениях, даже похоронить в своем сердце какой-то психологический дискомфорт, связанный с этим. В этом заключается мое понимание душевной чистоты, ибо душа чистая не воспринимает никакой грязи, та к ней не пристает. Но Василий Николаевич продолжал с каким-то настойчивым упорством читать мне свой дневник, находя в этой ситуации какое-то извращенное удовольствие, хотя я ясно дала ему понять, что мне это неприятно. Чего он ждал от меня? Что я грохнусь ему в ноги и предложу себя в качестве специалистки по замаливанию его грехов? В результате он своего добился и я довольно в резкой форме отреагировала, но отнюдь не на содержание его дневника, а на это его поведение. Мне кажется, он этого не понял. Мы с ним никогда не отличались особым взаимопониманием. Я же вообще видела в том, что он решил кому-то показать свой дневник, какой-то недостойный театр, что-то нездоровое и позерское, недостойное мужчины, желающего подпитываться чужими негативными эмоциями. Когда он удалился, я, обдумав все хорошенько, пришла к выводу, что, возможно, ошиблась, приписав свои эмоции тому, чего не было на самом деле. Ведь он сказал мне о своих намерениях по поводу дневника и объяснил их. Я должна была верить своему будущему супругу. Кроме того, в ту пору я думала, что с любым мужчиной смогу найти общий язык, если этот мужчина хоть как-то соответствует приличному человеку из общества.

На момент свадьбы ко мне порою подкрадывалась мысль о том, что Василий Николаевич - не тот человек, с которым я хотела бы связать свою жизнь, но предсвадебные хлопоты, чувство новизны и тому подобное - эти мысли отогнали. Кроме того, я всегда думала, что ему, человеку опытному и взрослому, гораздо виднее перспективы нашего с ним брака. А он, казалось, ни в чем не сомневался, иначе зачем бы так настойчиво добивался моей руки? На тот момент что-то менять уже было поздно. И я стала его женой.

Конечно, все эти годы я не была ангелом и сама, показывая себя не с лучшей стороны, но чувство одиночества не покидало меня не на миг, хотя в течении восьми лет у меня родилось пятеро детей. Я всегда чувствовала себя неуютно, периоды беременности сменялись короткими периодами моего нездоровья, все это было сопряжено с болезнями детей. Постоянное присутствие в доме врачей Василия Николаевича очень раздражало и он с трудом держал себя в рамках приличия, совершенно не стесняясь в выражениях во время их отсутствия. Первое время я еще думала, что он образумится, у меня по-прежнему стоял перед глазами образ отца, всегда по отношению ко мне безгранично доброго. Мужчина всегда должен быть великодушнее женщины, уступать ей в мелочах. О положении моей семьи он так или иначе напоминал постоянно, облачая это в хвастливую форму, что, дескать, он не как другие, что женился на мне совсем не из-за денег. Подобные составляющие и были фундаментом его гордыни, ибо всегда оказывалось, что он лучше остальных. Его любимой фразой была фраза о том, что 99 процентов людей на этом свете глупцы и грязные свиньи. В чем же заключался его всепоглощающий ум и чистота, я так и не смогла понять.

Всегда, абсолютно всегда, он был чем-то недоволен, его раздражение преследовало меня везде, он производил впечатление старого злобного человека, несвойственное его возрасту. Я старалась реже показываться ему на глаза, но он сам находил меня, как находил и поводы для наших размолвок, сделав обязательным ритуалом наши ежедневные споры и нашу ежедневную ругань. Да, я довольно быстро научилась отвечать ему, отвечать со всею своей страстью и ненавистью к собственной жизни, научилась делать ему больно. Но это было бессмысленно. Он постоянно демонстративно страдал от наших распрей у всех на виду, оставаясь внутренне абсолютно спокойным, а я же, напротив, старалась внешне быть совершенно спокойной, что вызывало у него приступы раздражения, хотя душа моя металась и страдала, постоянная, щемящая боль в груди преследовала меня повсеместно. Его общество настолько меня тяготило, что я находила любой предлог, чтобы его избежать, на что он всегда реагировал одинаково - укорял меня в черствости, пренебрежении к нему и супружескому долгу. Слово "долг" звучало у нас постоянно, с его помощью он пытался мне привить регулярное чувство вины. Также свободно, как поп кадилом, он пользовался словом "любовь". Казалось, он получал удовольствие от всех этих склок, постоянно, как кот, играющий с мышью, наслаждаясь и наблюдая издали за моею реакцией.

Мы не находили с ним общего языка даже тогда, когда я, ценою неимоверных усилий, брала себя в руки и пыталась пробиться к его сердцу. Мои попытки сделать ему что-то приятное, поговорить с ним на интересующие его темы, пошутить - не приводили ни к чему. Его только раздражало такое мое внимание, он требовал от меня извинений, облаченных в книжные слова. Ему нужна была внешняя их пристойная форма и у меня складывалось впечатление, что я принимала участие в дешевой уличной пьесе. Слова, которые он постоянно произносил, настолько не вязались с его поведением, что я очень скоро перестала придавать им какое-то значение. Но очень часто он говорил что-то очень раздражающее, поразительно невежественное для столь образованного человека или просто дикое. Кроме того, для него не так важен был смысл сказанного им, сколь то, как он это произносил. Выражение лицо его менялось, он собирался фигурой, будто произносил речь на каком-то своем дворянском собрании. Слова он смаковал и старался произносить их значительно. Определенно, он ждал оваций. Вещая что-то монументальное, он затем садился за стол и усиленно жевал, слушая мой ответ, по привычке заляпав всю салфетку соусом и изредка пользуясь, когда по его мнению никто не видит, пальцем левой руки. На это я как-то ему заметила, что "Васька слушает да ест", что, как обычно, возмутило его до глубины его кишечника.

Еще больше было личного и неприятного, о чем я, разумеется, писать не могу, но что имело место быть постоянно и вызывало у меня острое чувство тошноты по отношению к этому человеку. Я была рада оградиться от Василия Николаевича заботами о детях, но он и здесь не унимался. Все ему было нужно и во всех вопросах он считал себя непререкаемым авторитетом. Абсолютно ничего не смысля в медицине, он считал всех врачей убийцами и уверял меня в том, что на все воля божья. При этом он приводил мне в пример курицу, которая должна сидеть рядом со своими цыплятами и на смерть одного лишь цыпленка особенно не реагировать. На все, мол, воля божья. Однажды он привел в свою пользу убийственный довод о том, что в гимназические еще годы прескверно себя чувствовал и попытался вылечиться при помощи порошков. Проглотил целую горсть, но это ни к чему не привело. Боже, какое невежество! Почему женщина вообще должна все это терпеть? За что меня наказал Бог?

Совершенно очевидно, что в конце концов рядом с этим человеком я когда-нибудь сойду с ума и выход только один - забыть и не думать никогда о Василии Николаевиче Позднышеве. Как это сделать - до недавнего времени я не вполне себе представляла. Теперь же, присутствие Вас в моей жизни, дало мне понять, что может быть другая жизнь, что все, что было ранее, не имеет никакого значения в сравнении с надеждами, которые посещают исстрадавшуюся душу женщины, долгие годы находившуюся в аду, именуемому браком.

Это письмо так и не было отправлено адресату, также, как и эти записи, в свою очередь, так и не были опубликованы при жизни В.Н. Позднышева, несмотря на все попытки его это сделать.