4.5 Жизнь в червоточине

Любопытный, нерядовой, но рыхловатый роман, написанный в начале 70-х в стол.

Дальше ряд необходимых банальностей. Горенштейн – человек, судьба которого впитала многочисленные зигзаги политической истории России XX века. Репрессии, оттепель, кино, эмиграция. Все это, пропущенное через себя, вылилось в объемный роман о юноше (30 лет), живущем в оттаявшем хрущёвском Советском Союзе.

Книга состоит из четырех неравнозначных частей. В каждой из них наш герой борется за место, будь это просто койка в общежитии или место на политическом Олимпе.

Первая часть – шедевр. Если бы автор остановился после нее, книга могла бы войти когда-нибудь в школьную программу. Эта по-своему лиричная и насыщенная часть – советский Голод , печальная и трагикомическая повесть о юноше, вынужденном выживать в городе, где почти никто ему не рад. Советская специфика представлена здесь жизнью в общежитии и муторным взаимодействием с органами власти различных уровней. На меня, испорченного Пелевиным и научной фантастикой, от этих злоключений повеяло Затворником и Шестипалым , а еще, пару раз, в местах особого накала жизни в общежитии – какими-то сценами из Ты вейнулся Снеогг я знаала... .

Отдельную прелесть первой части добавляет город, в котором происходит ее действие. Это Киев, который я почему-то очень люблю, по какой-то прихоти автора ни разу не названный по имени. Это вообще манера автора – описывать объекты, но не называть их. По тексту раскиданы слова о республиканской столице, о каштанах, о главной улице, отстроенной в сталинском стиле после войны. Герой то и дело вспоминает о яре, где было уничтожено все еврейское население города, о дореволюционном черносотенном деле о крови христианских младенцев. Всего один раз автор прямо проговаривается, говоря о районе, где находится стройка, на которой работает ГГ – Конча-Заспа.

Первая четверть книги – это холод и голод. Это постоянные мысли о теплой одежде, питание карамельками, подсчёты бюджета, мысли о женщинах без возможности хоть что-то предпринять из-за бедности, страх перед выселением и великолепно поданный внутренний монолог героя, сделавший бы, пожалуй, честь самому Печорину по уровню цинизма и откровенности.

Но уже к концу этой части стало ясно, что автор не знает продолжения истории, что он будет писать ее здесь и сейчас, повернув ход повествования куда-нибудь, без ясного финала. Тут надо было, на мой взгляд, поставить точку, сделав эту историю типичной (бедный человек в начале оттепели), но автор не смог. Его понесло в исключительность. Вместо общего, понятного, сопереживаемого (пусть и неприятного и нелицеприятного) герой стал единичным, необычным и нетипичным.

Автору показалось любопытным бросить героя в политическое бурление, последовавшее за хрущевскими разоблачениями культа личности и нарушений социалистической законности. Мы увидим его в роли одинокого мстителя за свои унижения, в качестве уличного бойца подпольной группы антисталинистов и русофилов, а потом всё вообще пойдёт вразнос. Язык книги был и далее прекрасен, но экзистенциальное исчезло, остался авантюрный роман, приключения, пусть и с невероятной советской спецификой.

Меня смущало ещё и то, что ГГ оказался суперштирлицем, постоянно живущим на лезвии бритвы. Помните эти эпизоды, когда Исаев оказывался на грани провала? Они были единичны, удивляли, да и не поверили ему на самом деле. А наш ГГ продолжал каждый раз угадывать и выплывать. Это было очень и очень неестественно.

Дальше...

Дальше больше – Горенштейн так и не смог определиться с форматом повествования, от первого оно лица или от автора. Поэтому он постоянно оправдывается устами персонажа, постоянно вставляет объяснения – откуда же наш юноша узнал то или иное, иногда доводя такие изыскания до нелепости.

Ближе к концу книги автор начал играть со временем (справедливости ради, первый звонок был еще в середине, со слегка переиначенным Рамоном Меркадером). После упоительных (для ГГ) рассуждений о начале хрущевской оттепели, о конце 50-х и т.д. герой неожиданно оказывается вовлечён в опять неназванные дела в некоем южном городе, в которых без особого труда угадывается печально известное событие в Новочеркасске (1962). Вопрос в том, что по внутренней хронологии книги не прошло и года. Слишком заметно, что вторая половина книги писалась заметно позднее, и автор не смог избежать соблазна включить события, которые были ему интересны, в ткань романа.

Я долго пытался раскрыть инкогнито столичного журналиста, одного из основных персонажей второй части книги. Автор несколько раз делал так, что его намёки делали журналиста никем иным, как Симоновым. Неясное происхождение от дворянина, ранняя седина, рассказы об активной международной работе. Однако потом другие подробности сбивали эту точность. Вероятно, Горенштейн создал некий собирательный образ, который всё же очень напоминал одного конкретного политического персонажа. Немного коробит то, что автор, пожалуй, просто расправился с этим персонажем, откровенно отыгравшись на нем, потоптавшись даже. Похоже на сведение неких личных счётов.

Любопытно, что в финале книги Горенштейн пришёл практически к оправданию карательной психиатрии. По крайней мере я не смог объяснить иначе эти фантасмагорические страницы с фашистским подпольем в Подмосковье в начале 60-х.

Как ни крути, а особую прелесть книге придаёт позиция автора. Он прекрасен своей холодностью, отстранённостью, отсутствием пристрастности. Весь этот политический зверинец он препарирует аккуратно, медленно, взвешенно. Он не истерит, не увлекается, не доказывает. Он просто разворачивает перед нами пейзаж после битвы, всю эту мелкую возню, кажущуюся столь важной её участникам и такой ничтожной при взгляде со стороны. Все эти ломания копий из-за правильной оценки сталинизма, эти почти бытовые дрязги и драки - узнаётся рука настоящего мастера.

Можно даже добавить долю пафоса и сказать, что автор создал целую политическую энциклопедию – от недобитых троцкистов до оголтелых антисемитов, от русских борцов с антисемитизмом до агентов КГБ. Всё это методично и качественно. Только вот ГГ в этом водовороте, в этих статьях энциклопедии потерялся, сморщился, утратил ту свежесть и энергию, которую обещала книга в первой, киевской своей части.