5

В субботу я не садился за уроки, потому что думал: завтра воскресенье, а в воскресенье — из уваженья к празднику.

Добавьте ещё, что всю неделю жаловался на нехватку времени и надеялся уж в выходные-то точно приняться за учёбу. А потом в итоге и в субботу, и в воскресенье полдня спал, полдня читал.

Это тот случай, когда в выражении своих впечатлений от книги хочется начать с конца. Всё потому, что последние части романа, где описывается детство и ранняя юность Ганно Будденброка, вызывают наиболее сильные, яркие эмоции.

Есть моменты, которые вызывают во мне воспоминания, заставляют улыбнуться (особенно это касается школьных будней маленького Иоганна). Временами невольно поёжишься: всплывает в памяти давящая, мучительная атмосфера занятий по латыни, из-за которых я теперь шарахаюсь от латинских слов и выражений (за малым исключением), как от огня.

Особую радость и симпатию ощущаешь, наблюдая за отношениями Ганно и Кая, за их тесной дружбой, возникшей с самого первого школьного дня. Наблюдая за тем, как Томас Будденброк пытается воспитывать своего сына, лишь печально качаешь головой. А финал романа, предсказанный уже в самом названии книги, заставляет тяжело вздохнуть и задуматься, что Ганно, даже если бы он выжил, в будущем пришлось бы очень нелегко...

Надо сказать, понятие "гибель рода" я всегда воспринимала в чисто биологическом, генетическом смысле. Если так рассуждать, то род Будденброков не пресёкся, ведь у Тони есть дочь Эрика и внучка Элизабет. Если же считать, как это было принято в то время, что род может продолжаться только по мужской линии, то название романа вполне оправдано. Сейчас, конечно, всё намного проще.

Вообще, глядя на то, как Будденброки даже в лучшие время своего семейного дела всё время экономят, как заставляют Тони избрать себе "выгодную" партию, как постоянно сравнивают себя с Хагенштремами и Меллендорфами, - понимаешь, что не в этом счастье. И тем обиднее осознавать, что Ганно, далеко ушедший от всего этого в мир музыки, не успел принести семейству Будденброков иную славу.

Ну, а отец Ганно, на мой взгляд, был бы гораздо лучшим родителем, если бы не учил сына тому, как стать "настоящим мужчиной", а передал бы ему то, что успел почерпнуть у Шопенгауэра (увы, слишком поздно):

Неведомое чувство радости, великой и благодарной, овладело им. Он испытывал ни с чем не сравнимое удовлетворение, узнавая, как этот мощный ум покорил себе жизнь, властную, злую, насмешливую жизнь, — покорил, чтобы осудить. Это было удовлетворение страдальца, до сих пор стыдливо, как человек с нечистой совестью, скрывавшего свои страдания перед лицом холодной жестокости жизни, страдальца, который из рук великого мудреца внезапно получил торжественно обоснованное право страдать в этом мире — в лучшем из миров, или, вернее, худшем, как неоспоримо и ядовито доказывалось в этой книге.