3

На обложке романа красуется зазывное «Лучший роман Каннингема за последние десять лет». Рекламный пафос изречения несколько снижается, когда видишь, что авторство его принадлежит журналу Vogue, а вслед за этим вспоминаешь, что с 1995 года Каннингем и написал-то всего ничего — потусторонние и невнятные «Избранные дни», да несколько смазанную по сравнению с его лучшими книгами «Наступает ночь».
Так что стать лучшим романом за последний десяток лет — для «Снежной королевы» честь сомнительная. Но гораздо хуже то, что громкий комплимент оказывается всего-навсего приманкой для наивных читателей глянцевых журналов.
Нет, конечно, в новой, с пылу с жару книге невозможно не увидеть фирменный стиль автора (правда, изрядно высушенный русским переводом, сделанным торопливо, с ленцой, для хипстеров, которых литературными гурманами никак не назовешь). «Снежная королева» — это, так сказать, квинтессенция Каннингема со всеми его любимыми мозолями:
• братцами-тунеядцами, которые никак не могут расстаться друг с другом
• сексом (традиционным и куда чаще нетрадационным), наркотиками (сильными и еще более сильными) и рок-н-роллом (в данном случае тема «музыка нас связала» звучит особенно отчетливо, так как один из главных героев — неудачливый музыкант) в нерегламентированных количествах
• бесконечными скелетами в шкафах (папа бил, мама закладывала за воротник, сестра сошла с ума и т.д.), про которые лучше бы с психоаналитиком
• ничтожно малым количеством любви и невероятно огромным количеством разговоров о ней
• культурным и прочим бэкграундом, который не считает и половина читателей.
Банальную историю кризиса среднего возраста двух братьев, один из которых, конечно, гей, а второй наркоман (оба они так похожи на всех прежних героев Каннингема, что поочередно воспоминаешь то «Часы», то «Плоть и кровь», хотя, конечно, наследуют они Бобби и Джонатану из «Дома на краю света») Каннингем пытается выдать за нечто экстраординарное, разукрасив ее богатым ассоциативным рядом, придумав нелепое состязание с Гансом-Христианом Андерсоном (только кто тут Кай, а кто Герда — поди разбери) и внедрив в повествование элемент «чуда» — реального или вымышленного, но «чудотворного».
Чудо, однако, оказывается с чревоточиной, как и сама книга, полная на самом деле скепсиса, самоиронии и отчаяния человека за пятьдесят, который уже все сказал, но которому надо вынь да положь срочно выпустить новую книгу.