4

«Обрывая одно и берясь за другое, он перескакивал с пятого на десятое, потому что память его хранила неисчислимое множество творений и одно тотчас же ассоциировалось с другим, но главным образом потому, что он был одержим страстью сравнивать, открывать соотношения, прослеживать влияния, обнажать путаные сцепления, образующие культуру». (Томас Манн, «Доктор Фаустус»)

Да, Исакофф недаром предпослал своей книге этот эпиграф: от нее остается впечатление множества маленьких кусочков, волею создателя сцепленных воедино. Хорошо это для читателя или плохо, пусть решает читатель, но факт остается фактом: в одном тексте друг за другом, без особой хронологической ясности, могут присутствовать Моцарт, Арт Татум и Гленн Гульд, а байки о великих пианистах соседствуют с душеполезными рекомендациями девушкам XIX века в случае сердечных невзгод использовать фортепиано в качестве наперсника.

Роль этого инструмента в развитии древних барышень, судя по тексту, действительно трудно переоценить! (Впрочем, на то же намекает и добрая половина русской классики.) В качестве современной, хм, барышни могу отметить, что занятия за фортепиано действительно вносят в жизнь строгость и ясность, а также позволяют научиться учиться чему угодно. Это не только мое наблюдение — не далее как вчера одна синхронная переводчица сравнивала обучение своему искусству с занятиями за клавиатурой: сядь, убери подальше часы и занимайся, занимайся, занимайся. Во всяком случае, мне как человеку, до окончания двух университетов не умевшему учиться вообще, хватавшему всё с налёту, фортепиано помогает. И детей, если они у меня будут и не начнут при этой перспективе кусаться и царапаться, я буду обучать музыке. Моя сестра играет на четырех музыкальных инструментах — более спокойного и уравновешенного подростка я в жизни не встречала! Музыка — прекрасная дисциплина ума, духа и чувств; недаром в культуре Германии она занимает освященное веками выдающееся место, а в «Игре в бисер» и вовсе соседствует по важности с медитацией. (В «Докторе Фаустусе» страсть к музыке, равно и к математике, приравнивается к искушению дьяволом, но то же справедливо будет сказать о любой страсти.)

Ну да оставим апологетику и вернемся к книге. Я читала ее в рамках игры «Трижды три», закрыв глаза на сроки, но, несмотря на это, у меня в голове все равно остался салат из джазистов, особенностей электрических пиано и проблем гастролирующих пианистов. Салат — это не всегда плохо, иногда это вкусно и полезно: из смешения ингредиентов рождается что-то новое, а целое, как известно, превышает сумму входящих в него частей. Так вот и у меня, заглянувшей благодаря автору за кулисы музыкального мира появилось представление, что же это значит — сделать музыку своей профессией и взлететь в этой профессии на большую высоту. Какие разные люди это делали — от блестящих светских львов вроде Гершвина и Горовица до отшельника Гульда — и какими разными в итоге оказывались их решения и судьбы.
Гульд, в исполнении которого я традиционно слушала Баха, и вовсе удивил, вызвал своим темпераментом и улыбку, и максимальную симпатию.

Гульд с ранних лет предпочитал бурной сентиментальности чистую, безмятежную абстракцию. Он отказался от услуг преподавателя Альберто Герреро, поскольку, как он сам признавался, «у нас были диаметрально противоположные взгляды на музыку — у него все шло от сердца, а у меня от ума». В конечном счете отвращение к тому, что биограф Джеффри Пейзант описывал как солнечные средиземноморские развлечения, например испанской корриде или итальянской опере («Ему казалось, что все это основывается, с одной стороны, на позерстве, а с другой — на стадном инстинкте толпы»), привело его в замкнутый уют звукозаписывающей студии. «С возрастом я все больше убеждаюсь в том, что могу обходиться вообще без общения с людьми, — писал Гульд. — Я берегу себя от любых споров и конфликтов; нет ничего лучше монастырского уединения». Его мечтой стала «идея севера», то есть пустынных холодных пейзажей северной Канады; он даже создал одноименную радиопьесу.

О чем и речь — даже если вы далеки от мира пианистов, кто-нибудь из героев непременно да запомнится вам.
Автор касается музыкальных традиций разных стран, делит композиторов на четыре группы, исходя из принадлежности их произведений к одной из четырех стихий (сдается мне, сей любопытный подход для многого сгодится), уделяет огромное внимание джазистам, о которых я прежде имела исключительно смутное представление — мой взгляд на мир определенно стал богаче. Но ответить, о чём всё это было, я не смогу, только поведу неопределенно рукой, как А. Грин: «Это — там».
Теперь мечтаю подержать в руках вот это, дабы упорядочить сознание.

P.S. Учитесь играть, друзья мои; рядом с музыкой меркнут любые слова.
«The art of music is a most wonderful and glorious gift of God, which has power to drive out Satan and to resist temptations and evil thoughts». (Martin Luther)