4

Тууликки Пиетиля, спутница жизни Туве Янссон, очень гордилась тем, что стала прототипом Туу Тикки из сказки о Муми-троллях «Волшебная зима». Талантливая и успешная художница, пользующаяся к тому же большим влиянием в профессиональных кругах, Пиетиля считала нужным всегда напоминать об этом факте, как будто полагала, что для обретения бессмертия Туу Тикки куда надежнее чем её собственные художественные работы. Гертруда Стайн для «вечной памяти» своей подруги Алисы Бабетты Токлас – а другой причины для создания «книги воспоминаний» и выбора именно такого повествователя я не нахожу - сделала несравненно больше. Это как портрет жены художника. Мадам Сезанн, мадам Матисс, Жанна Эбютерн... Стайн тоже пишет правду, ужасную правду.

Я хочу сказать, что хотя автобиография, в действительности, никакая не автобиография, но Алиса – человек, реально существовавший. Как и остальные герои книги: Пикассо, Матисс, Аполлинер, Хуан Грис, Андре Сальмон, а вот события… скажем так, тоже реальные, но представленные в очень субъективном изложении. Конечно, современникам, фигурирующим в романе под собственными именами, было трудно воспринимать книгу Стайн как художественное произведение, а не исторический очерк или документальную хронику. И не удивительно, что вместо отзывов и рецензий появились «Свидетельство против Гертруды Стайн» от «возмущенных героев» и пародия «Автобиография Элис Б. Хемингуэй». Хотя Стайн настаивала, что сюжет для неё абсолютно не важен, «события давно никого не интересуют». «Это, если угодно, литература поверхности, языка в качестве поверхности, поэтому все «события» отныне сосредоточены только в его имманентной игре», - как уточняет переводчик.

Удивительно, но и для потомков восприятие «Автобиографии…» вне контекста времени и пространства продолжает оставаться сложной задачей. Каждый критик стремится высказать собственное мнение о роли Гертруды Стайн в культурной жизни Парижа 20-ых, оценки бывают разные - от язвительного «тщеславие туманило ум Гертруды Стайн, интересовавшейся только собственной персоной» до спорного утверждения, что именно Стайн «открыла Пикассо», и только благодаря покровительству американки, он избежал судьбы Касахемаса. Даже переводчик книги посчитал необходимым прокомментировать влияние Стайн на Хемингуэя: «первые, самые сильные вещи Хемингуэя, книга рассказов «В наше время» (1925), а также романы «И восходит солнце» (1926) и «Прощай, оружие» (1929), вышли если и не под редакцией, то несомненно под бдительным контролем Гертруды Стайн. Как только Хемингуэй окончательно уверовал в собственные силы, он стал писать все хуже и хуже». Безотносительно к тому, как относиться к творчеству Хемингуэя, думаю, очень сложно доказать, что «Прощай, оружие!» сильнее романа «По ком звонит колокол» (1940).

Так много слов, чтобы подтвердить простую вещь: «Автобиография…» - художественное произведение, не литературные воспоминания и не путеводитель по артистическому Парижу начала XX века (ну, или исключительно предвзятые воспоминания и очень фрагментарный путеводитель), поэтому и рассматривать её, по–видимому, следует исключительно с точки зрения литературных качеств. Гертруда Стайн, как писатель-модернист, в первую очередь была увлечена «формой», и главной её задачей было превратить читателя в зрителя. В «Автобиографии…» Стайн удалось найти и, что гораздо сложнее, выдержать на протяжении всего романа особенный, простодушно-беспечный стиль; по форме роман напоминает «стенограмму устной речи» - однообразные синтаксические конструкции, намеренное упрощение текста, отсутствие запятых, тоже не случайное. Получился легкомысленный «дамский» рассказ о текущих событиях, своеобразные «прелестные картинки»: приёмы, выставки, шляпки, Пикассо. Но в то же время стиль «Автобиографии…» нельзя назвать радикальным для литературы модернизма, относительно доступный и лёгкий для чтения текст даже позволил роману стать бестселлером. Кроме того, после «Портрета художника в юности» нельзя считать новаторской и саму идею «специфического жанра» «Автобиографии…» как рассказа о себе, но с соблюдением достоверности только в части описания внутренней жизни, а для внешних обстоятельств использование и вымысла, и умалчивания.

И всё же как литературный эксперимент, как оригинальная попытка конструирования текста, как поиск способа изображения «сложного» через «простое», «возвышенного» через «будничное» - роман Гертруды Стайн, безусловно, интересен. И хотя мне сложно согласиться с тем, что Стайн является «первопроходцем литературы модерна» (как писатель), но свою страничку в литературной мифологии модернизма она заслужила бесспорно.