5

Несчастный Тристрам! дитя гнева! дитя немощности! помехи! ошибки! и неудовольствия! Есть ли какое-нибудь несчастье или бедствие в книге зародышевых зол, способное расшатать твой скелет или спутать волокна твоего тела, которое не свалилось бы тебе на голову еще прежде, чем ты появился на свет? Несчастный Тристрам! дитя гнева! дитя немощности! помехи! ошибки! и неудовольствия!

Клянусь усами моего прадеда! Нелёгкая это задача – рассказывать о жизнеописаниях Тристрама Шенди, джентльмена из рода Шенди, написанных Лоренсом Стерном, не менее джентльменом, без малого два с половиной века назад, в течении почти девяти лет, и рассказывать так, чтобы всякий добрый читатель, случись ему вдруг оказия читать эти строки и окажись у него настроение моему под стать, - проникнулся бы духом сего славного произведения и возжелал бы свести знакомство с ним не менее плотное, чем то, которое связывает его голову со, скажем, подушкой либо шляпой; или, к примеру, бороду с бритвой цирюльника и пятку с обувной стелькой.
И пусть всякий добрый читатель знает, что если у него достало сил прочитать первый абзац и у левое веко его не начало мелко подрагивать, предвещая приближение нервного тика, - пусть знает он тогда, что история жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена, в которой самым значительным его, Тристрама, деянием является его же появление на свет божий, - история эта подарит ему, читателю, немало приятных минут и даже часов, а также чувство приятной душевной лёгкости, а может, даже воздушной легкомысленности, и мысли его приобретут ту приятную текучесть, каковая свойственна разве что полноводному ручью, текущему меж вековых деревьев и замшелых камней.

Клянусь прахом моего дорогого Рабле и еще более дорогого Сервантеса!

Да, дорогой читатель, перед нами достойный продолжатель Рабле; Стерн – один из основоположников постмодерна – причём труд его написан задолго до становления жанра; роман о Тристраме написан в стиле «потока сознания», и если вы ни на йоту не поумнеете, прочитав его в первый раз, не робейте – перечитайте снова. Цитаты и отсылки ко многим литературным и научным трудам разных времён, упоминания сонма, нет, сонмища учёных мужей, философов, политических деятелей, живших от древних времён до современности автора нашли место на страницах «Жизни и мнений….», переплелись с мнениями пусть не самого Тристрама, но его отца и дяди, а также с философскими размышлениями самого Стерна.

иными словами, остроумие и рассудительность, — являются, как было мной доказано, вещами самонужнейшими — выше всего ценимыми — — — лишение которых в высшей степени бедственно, а приобретение, стало быть, чрезвычайно трудно, — — — по всем этим причинам, вместе взятым, нет среди нас ни одного смертного, настолько равнодушного к доброй славе и преуспеянию в жизни — или настолько не понимающего, какие в них заключены для него блага, — чтобы не желать и не принять мысленно твердого решения быть, или по крайней мере слыть, обладателем того или другого украшения, а лучше всего обоих разом, если это представляется тем или иным способом достижимым или с каким-либо вероятием осуществимым.

Кроме того, мне представляется, что человека, который точно знает день, точнее, ночь своего зачатия, и который может описать подробности своего рождения, сопровождая их рассуждениями о носах, любимых коньках, фортификациях и осадах почтенных вдов, стоит послушать, несмотря на эти самые рассуждения и прочие весьма объёмные отступления; «Подумать только!» - может вскричать иной читатель, - «ему понадобилось четыре главы только на то, чтобы его герои перешли по лестнице с одного этажа на другой»; «Не срам ли…?» – вопрошает и сам Стерн. Не срам, наш милый Лоренс, продолжайте, мы вас очень внимательно слушаем, и веки наши пребывают в покое. Невероятно жаль, что в свет вышло только девять томом «Жизни….», а Тристрам достиг всего лишь пятилетнего возраста и успел только разбить лоб об оконную раму, да и то не сам, а с помощью аж двух взрослых слуг; смерть автора в 1768 году не позволила ему написать продолжение.

Праведное небо! — этим можно было бы наполнить двадцать томов

Что касается «Сентиментального путешествия....», то в нём Стерн описывает свой собственный визит во Францию и Италию в 1762 году. На страницах произведения он снова помещает реальных деятелей того времени, а также людей, с кем ему случилось свести знакомство в поездке: таковым является, к примеру, хозяин трактира в Кале мосье Дессен, которому упоминание в книге принесло немалый доход; находится место и для Рабле с Сервантесом, которые явственно милы сердцу автора.

— Во Франции, — сказал я, — это устроено лучше.

— А вы бывали во Франции? — спросил мой собеседник, быстро повернувшись ко мне с самым учтивым победоносным видом.

— «Странно, — сказал я себе, размышляя на эту тему, — что двадцать одна миля пути на корабле, — ведь от Дувра до Кале никак не дальше, — способна дать человеку такие права. — Надо будет самому удостовериться».

Историю освещает Йорик, alter ego Стерна - своего рода мостик между «Путешествием...» и «Жизнью и мнениями Тристрама Шенди», где также есть Йорик, приходской священник; впрочем, Йорик-путешественник обнаруживает знакомство с Тобиасов Шенди, дядей Тристрама, а сам Лоренс Стерн в своё время тоже был священником. Обе книги схожи меж собой, хотя в «Путешествии» значительно меньше отступлений и витиеватых словесных конструкций; и сюжет движется вперёд быстрее, хоть и на меньшее временное расстояние.

Книга была написана только наполовину, и Йорик, таким образом, не сумел добраться до Италии; мы оставляем его во французском трактире, и нам остаётся только гадать, за какую часть тела он, Йорик, ухватил fille de chambre (горничную) своей случайной попутчицы. «Путешествие...» было встречено современниками автора куда как менее восторженно, чем история мистера Шенди, но оно, без сомнения, является прекрасным образцом английской литературы 18 века и будет интересно всем добрым читателям, полагающим себя литературными ценителями, а также любителями карет, монахов и Парижа.

Этим я и заканчиваю свою главу о главах, которую считаю лучшей во всей моей книге; и поверьте моему слову, всякий, кто ее прочтет, столь же плодотворно употребит свое время, как на толчение воды в ступе.

Закончу и я. Лоренс Стерн не успел окончить свой монументальный труд, но той малой части (если судить по первоначальным намереньям), что он успел написать, довольно, чтобы оставить в умах потомков неизгладимую и светлую память о себе и своём произведении.

Я бы пошел, — отвечал он, — спать. — Можете пойти хоть к черту, — отвечала жена нотариуса.

Отдельной благодарности заслуживает Адриан Антонович Франковский, выполнивший великолепный перевод трудов Стерна, настоящий мастер своего дела и глубокий знаток английской культуры. Огромное спасибо за этот выдающийся литературный подвиг, вручивший нам, добрым читателям, этот прекрасный подарок.