4

— Вот что получается, когда растешь у людей, — сказала Фауни. — Вот чем оно заканчивается, когда всю жизнь крутишься в нашей компании. Людское клеймо.
Она произнесла это без отвращения, презрения или осуждения. Без грусти даже. Вот как обстоят дела. Это и только это сказала она в своей сухой манере девушке, кормившей змею: мы оставляем клеймо, след, отпечаток. Грязь, жестокость, надругательство, небрежение, экскременты, сперма — по-другому нам и не прожить. И не в том дело, что мы отказываемся чему-то повиноваться. И милость Божья, спасение, искупление тут ни при чем. Это в каждом из нас. Неотъемлемое. Врожденное. Определяющее. Клеймо, которое тут как тут до любых внешних отметин. Которое существует даже и без зримого знака. Клеймо, до того единосущное нам, что может и не проявляться в виде отметин. Клеймо, которое предшествует неповиновению, которое включает в себя неповиновение и не поддается никаким объяснениям, никакому пониманию.

Это мое первое знакомство с Филипом Ротом, и вышло оно, несмотря на такое извилистое путешествие по людским жизням и характерам, что голова кружилась, а сколько-нибудь четкой истины на поверхности так и не показалось – так вот, несмотря на все это, знакомство вышло очень приятным. Насколько я могу судить по этому роману, Филип Рот из тех авторов, которые способны увлечь читателя в глубины рассказываемой истории одним на диво складным, разносторонним повествованием, и этому увлечению не могут помешать ни длительность рассуждений, ни отсутствие сколько-нибудь значимых событий на протяжении довольно долгого времени. Даже напротив. Все элементы романа мастерски сплавлены в эдакую большую реку, неспешно катящую свои волны – вот какое впечатление у меня, прежде всего, осталось от этой книги. Но это не все.

Главный герой романа – профессор Коулмен Силк, которому уже перевалило за семьдесят. В таком вот почтенном возрасте он попадает в совершенно абсурдную ситуацию: пара студенток-истеричек объявляет его в расистском высказывании в их адрес. Бесполезно Коулмен потрясал словарем (ну, образно говоря) перед руководством, доказывая, что его слова не содержали ни единого намека на оскорбление – и так оно и было. Но бой неравен, война проиграна, и цена этой глупой войны высока. Впрочем, Коулмену достало сил вернуться к жизни и даже завести молодую любовницу с незавидным жизненным багажом за плечами – отец-педофил, муж-психопат и двое мертвых детей. И ведь этого враги Коулмена тоже не пережили и усердно принялись за распространение злобных сплетен по всей округе.
Натан Цукерман, друг Коулмена, по совместительству рассказчик всей этой истории, подробно описывает жизнь Коулмена, его родственников и знакомых на основе более или менее складных свидетельств, обрывочных фактов и огромного количества собственных догадок.

К худу или к добру, я могу заниматься лишь тем, чем занимается всякий, кому кажется, что он знает. Я воображаю. Я вынужден воображать — такая у меня профессия.

- Говорит он, и во время своих изысканий узнает тайну своего друга – тайну, обрушивающую на источник всех неприятностей Коулмена Силка – злосчастную фразу, брошенную в аудитории, - мощный оттенок горькой иронии, уводящий читателей этой истории куда-то в глубины человеческой души, человеческого разума, человеческих представлений и отношений… Но сколько бы рассказчик ни блуждал по этим бесконечным лабиринтам, он неизменно приходит к позорному людскому клейму, от которого никак не отвертеться.

Кстати о лабиринтах – в дополнение к моему впечатлению о книге, озвученному в самом начале. Натан Цукерман настолько полагается на свои догадки и часто не может остановиться на чем-то конкретном, что в общем и целом картина получается довольно размытой – это вполне нормально, когда говоришь о человеческой жизни, особенно не близкого человека, но все-таки хотелось бы меньше блужданий и больше определенности. И еще одно маленькое замечание: подобные сюжеты, когда человек вдруг становится всецело поглощен чьей-то жизнью, вплоть до маниакальности, причем не совсем понятно, по каким причинам, вызывают у меня сомнение и усмешку. Это придает рассказу какую-то глупую лиричность и мыльную, совершенно ненужную трогательность. Ну, никто не разубедит меня в том, что Коулмену, видь он это, было бы плевать на Натана, который окунулся в его жизнь с таким теплом, тревогой и рвением, а лиц других, не заинтересованных лично (то есть знакомых Натана из, скажем, Австралии, и, собственно, читателей романа), эта беспочвенная маниакальность, сдобренная теплейшими чувствами, едва ли может тронуть. Меня вот не трогает.

Но, тем не менее, роман хорош, интересен, жизненнен и многослоен. Очень рекомендую.