4.5

Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота - не способны.

Когда вам скажут слово «антутопия», что придет вам ассоциативно на ум? Если читали хоть что-то из анутиутопического фундамента (всем известной тройки Замятин-Хаксли-Оруэлл, например), то, скорее всего – слово тотальный. Или, быть может, тоталитарный. На этом каркасе и натянуто больше всего декораций подобных историй.
Тотальный контроль, тотальная слежка, тоталитарный строй.
Дивный новый мир тоже опирается на это же слово, но несколько иначе. Вместо традиционного «все очень плохо», которое обычно берется за основу, Хаксли берет противоположный вариант: а что если все будет очень хорошо? Так хорошо, что стороннему наблюдателю станет жутковато?
И – вот он. Вот он – мир тотального счастья. Не больше не меньше, тотального, поголовного, обязательного.
Но отличие не только в этом. Стоит учесть, что и «Мы», и «1984», и прочие столпы жанра в большинстве своем базируются на некоторых социологических идеях, которые гиперболизируются, возводятся в абсолют, и от которых дальше и выстраивается все остальное, пугающий мир будущего, эта идея становится своеобразным началом координат выстраиваемого мира.
«Старший Брат смотрит за тобой».
«Все мы – винтики единого организма».
«Сжигать в пепел, затем сжечь даже пепел».
Хаксли же берет и делает то, о чем мечтала я, пытаясь придумать модель, отличную от Оруэлла – он отталкивается от физологии, от биологии, от человеческой природы, строит свой новый мир на фундаменте, подозрительно напоминающем нижние ступени пирамиды Маслоу: моментальное удовлетворение всех физиологических потребностей и потребности в безопасности, остальные же аккуратно отсечены за ненадобностью, четко по принципу бритвы Оккама: "не стоит множить сущности сверх необходимого". Потому что, как ни крути, человек, в первую очередь – это животное, поэтому такой подход «снизу», с биологической точки зрения, ничуть не хуже более популярного подхода «сверху». И сделано это хорошо, мне очень понравилось, как это сделано - конвеер, выращивание в пробирке, формирование личности достаточно жесткими методами. Знаете, после того как была в восторге от первых, вроде бы бессмысленных для многих глав о том самом формировании, полезла в интернет узнавать, а как там у мистера Хаксли с биологическим образованием. Промахнулась, но не так уж сильно - двое его братьев таки биологи.
Итак, нет такого понятия, как семья. Отец, мать, муж, жена – все эти слова вызывают в тщательно сформированных на неопавловских рефлексах новых людях глубинное отвращение. Все счастливы, все потребности удовлетворяются раньше, чем сиюминутное желание может прекратиться во что-то большее, все для всех, счастливое кастовое общество выстроенное по принципу айсберга. И – сторонний наблюдатель, дикарь Дикарь, чужой везде, и у себя в резервации, и в новом прекрасном мире; Дикарь, который вырос на Шекспире, то есть вырос на страдании, которое возводится в некий неосознанный культ.
А новому человеку больше не нужно утешение, потому что он счастлив всегда, в режиме 24/7, не знает страха в целом и страха смерти конкретно, а значит, ему не нужно искусство, ему не нужен Бог, не нужна наука, потому что в основе всего, на наш с вами взгляд, прекрасного, лежат неудовлетворенность и страдание. Несчастье – залог индивидуальности, ведь все помнят:

Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему

Несчастье – залог инакости. И наоборот.
Сюжетная линия слаба, но это тот случай, когда сюжет – вещь настолько малозначительная, что кто станет обращать на это внимание. Хаксли дает нам детальный снимок, фотографию, на которой улыбаются почти все, причем не потому что дружно говорят «сыр», а за кадром готовы глотки рвать, а потому что вроде как и правда счастливы. Пусть счастье это и похоже на накачивание анастетиком до одури.
Самая, кстати, нестрашная из самых известных антиутопий.