5

Тяжесть мира для мыслящих – величина колеблющаяся, но всегда высокая. Платонов, выкованный в недрах чугунной махины пролетариата, в юношестве принял идеалы Революции как свои собственные: с таким социальным бэкграундом едва ли могло быть иначе. Но ум писателя родящимися там буквами не мог целиком угнездиться в тесной скорлупе советской идеологии. Поэтому – осуждение в верхах, гонения, глобальный запрет на творчество. А Платонов продолжает исповедовать партийную идеологию до смерти. Ибо продукт эпохи, кровью Гражданской опосредованно закалённый.
«Котлован» написался в начале Первой Пятилетки, когда обезбуржуенную страну запрягут в непосильное ярмо всецелой индустриализации. Существует мнение, связанное с предполагаемым временным интервалом написания, что повесть можно считать реакцией на происходящее в стране, одним из лучших сохранившихся слепков: 7.10.1929 Сталин печатает в «Правде» статью о коллективизации, 27.10.1929 выступает с заявлением о ликвидации кулачества как класса, 2.03.1930 – печатает статью «Головокружение от успехов» о «перегибе на местах». Всё это отлично прослеживается по «Котловану», который писан в промежуток «декабрь 1929 – апрель 1930». Невиданное развитие производства даётся ценой кромешного без(с)мыслия масс, которое позже зафиксирует другой великий, Ерофеев. Коллективный Бурлак привычно стонет, но от двужильности выживает. Нарисовавшие читателю архетипы эпохи герои Платонова не располагают лишними чертами характера, словно произведены в камне скарпелем функциональности и рашпилем повседневности. Сам язык утилитарен и необычен до отсутствия возможности, слова обретают нигде не известные смыслы ради передачи среза духа тех лет. Атмосфера выходит не какая-то там «тяжёлая» и «серая», но непередаваемо ничем, кроме платоновского языка, угловатая и лимбическая, по-советски казённая. Фамилии и души главгероев – скрежещущие, как самая пятилетка: Вощев, Жачев, Прушевский, Чиклин. Рытью пресловутого «Котлована» нет конца, края и смысла. Раскулачиваемые, в соответствии со сказанным Макиавелли о собственности, сопротивляются полубезумно, особенно те, какие кулаками сроду не были. Живётся тем гаже, чем больше интеллекта – см. инженера Прушевского, в котором бегло читается сам Андрей Платонович.
А локомотив истории идёт. Куда и зачем идёт он в Стране Советов – Платонову неясно; чувствуется могучим резчиком выведенная Генеральная Линия. Но предполагается, что путь – в никуда. Хочется сказать, что прогноз во многом подтвердился.