Ребенок на уроке. Я на стуле. Читалка в руках. Глаза в тексте:
«Мир вокруг нас делается реальным только потому, что ты становишься этим водоворотом сам. Только потому, что ты знаешь».
- Ой, приветик!
Вполне себе живыми, а никак не метафизическими ушами слышу хруст, с каким рвется моя связь с пелевинской мыслью. Наконец, поднимаю глаза.
Девушка…
Кажется знакомая...
Где-то мы с ней могли встречаться?..
На маму похожа…
ОЙ!!! Родная сестра!..
- Привет... Я тут чипа.. чип… Чапаева читаю! Пелевин и пустота… черт, опять не то!
Штырило от этой книги не хуже, чем от грибов ейных.
Это сильнейшее и важнейшее из всего, прочитанного за последний десяток лет. А такого сильного резонанса с художественной литературой не было, пожалуй, ни разу в жизни.
Уникальный сплав русской классики рубежа веков с ее тончайшей восприимчивостью к движениям души с метафизикой и дзен-буддизмом. Хочется смаковать и перечитывать каждый абзац, наслаждаясь сначала безупречным построением фраз, потом, - безупречным построением мыслей, предельно созвучных собственным. Скажем, едва проходит ассоциация с Блоком и «Двенадцатью», как спустя страницу появляется прямое упоминание в тексте.
Изначально не хотелось читать этот роман из-за его чудовищной растиражированности: «Ну как же! Любой интеллектуал просто обязан открыть Пелевина!» - в 100% случаев подобная рекомендация порождает обратный эффект. И так было, пока случайно не посмотрела «Generation П», а потом не открыла пелевинские книги в магазине. Все подряд. И все подряд захотелось прочесть, потому что они «говорящие». О важном, о нужном, о невероятно захватывающем процессе самосознания.
В «Чапаеве и пустоте» это происходит на примере слома, эпохального разрыва цивилизаций. «Вы принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой». За пару строчек проникаешься однозначностью и безапелляционностью происходящего – оно есть, будет и с ним надо как-то дальше жить.
Было удивительно следить глазами взрослого человека за верстовыми столбами главных вех в стране, которую застала ребенком. В начальной школе штампы новой России виделись такими же. Просто Мария – национальная героиня; в московском аэропорту ее чествовали также, как Эвиту Перон на родине. Шварценеггер – архетип сильного плеча и альфа-самца на все времена. Малиновый пиджак – не столько атрибут анекдотов, сколько вполне осязаемый символ нового времени.
В романе причудливо сплетаются разные виды, на первый взгляд, безумий. Их вариативность и достоверность поражает: в тот момент, когда читателю становится ясно, что это реальность уж теперь точно реальна... Хлоп! И мгновенным выщелком переносишься в другое измерение, где правда/истина уже подвергается анализу с пристрастием.
Разные реальности накладываются одна на другую, проступают и следуют каждая из предыдущей. Их края выпирают и прорываются в виде объектов, ассоциаций, "случайных" слов. Будто китовые спины, всплывающие влажными островками на поверхности океана, элементы другого мира показываются на поверхности этого.
Роман невозможно понять, не имея не то, что маломальского «эстетического» или «интеллектуального» багажа, но, не пропустив через себя пару-тройку эзотерических веяний. И я очень рада, что взялась за него сейчас, а не 6-7 лет назад – было бы без толку.
Если представляешь, о чем именно пишет автор, то не видишь сюр, бред или фантасмагорию, не воспринимаешь их литературными приемами, потому что, как не прискорбно, но у Пелевина с философской точки зрения – это практически бытопись. Чистейшим, великолепнейшим русским языком, перетекающим по мере надобности из достоевщины в блатняк, описаны явления, природа которых будет ясна и понятна всякому, кто хотя бы раз встречался с «матчастью», с философией, на которую опирается роман.

Примечательно, что в начале 90-х (незадолго до написания романа), Пелевин, работая в издательстве, редактировал, а местами и дополнял тексты Кастанеды. В это же время он плотно общался с «практикующим магом» Виталием Ахрамовичем, считая его своим учителем и расширяя в тот момент сознание всеми доступными способами. Посему диалоги Петра и Чапаева вполне себе реальные воззрения автора на суть этого мира, а вовсе не парадоксы ради парадоксов.
Точно так же заявление «действие романа происходит в абсолютной пустоте» отнюдь не трюк пиарщиков. По Пелевину и дзен-буддистам существование субъекта иллюзорно и личность его нереальна. Суть дискуссий о пустоте в объяснении не природы вещей, но природы мыслей о них. Соответственно, действие, происходящее в сознании, лишенного ума в прямом смысле слова человека – Петра Пустоты, разворачивается как раз в ней. В пустоте.
Удивительно другое; при всей своей философской эзотерике Пелевин чрезвычайно органично вписан в русскую классику вслед за Достоевским и Булгаковым. Наглядный пример эволюции, не вызывающий сомнений, отчего его стоит изучать на парах студентам.