4

Такаталви некоторое время молча взирает на прочитанную книгу, затем на пустую форму рецензии, снова на книгу, снова на форму. Сложность не нова – пытается рассудить, как бы выразить смешанные чувства, возникшие после прочтения романа. Задумчиво чешет затылок и решает все-таки начать с того, что крутится в голове, и надеется, что это не будет воспринято как негатив. Но, в общем, на язык просится именно такой вопрос: что это, черт возьми, вообще было?

Знаете, когда я по сложившейся привычке рассказывала о прочитанном ближним своим, на язык прыгали слова «психодел», «жесть», «абсурд», «истерика». Это, так сказать, основные. Почему так, ответить просто, половина определений лежит уже в самом сюжете. Некий средневековый анатом внезапно обнаруживает у женщин существование клитора, с восторженной дрожью в голосе нарекает его Amore Veneris и средством управления любой женщины, погружается в исследования живых и мертвых, пишет трактат на тему и со свойственной средневековым людям гениальностью делает вывод, что это как бы подтверждение того, что у женщин вообще души нет. Очень хорошо эту, основную линию, показывает замечательная цитата:

Он шел вперед, исследуя генитальные леса со шпагой в правой руке, Священным Писанием в левой и крестом на груди.

Картина! Но если бы дело было только в причудах приверженных Церкви ученых. Параллельно мы все-таки как-то получаем, так сказать, краткие и особо жесткие биографические сведения о персонажах, этакие отборные чудеса. В основном это касается Моны Софии, проститутки, в которую влюблен анатом, но будь и другие объемные отступления, ее история, ей-богу, затмила бы все остальные. Например, педофилия – это на повздыхать, мол, бедный ребенок? Ан нет, здесь это для того, чтобы взвиться на ноги с нецензурным восклицанием в адрес «бедняжки» и некоторым даже сочувствием в адрес ее насильника. Впрочем, что это я, есть там и еще один знаковый женский персонаж, своими метаморфозами и поступками выносящий ничего не подозревающему читателю мозги.

И между тем имеются вставочки, вроде как сбивающие с толку, а вроде как и имеющие свое весомое значение в повествовании. Ворон Леонардино (лучший персонаж истории, да)! Анатом приручил ворона. Не могу ничего к этому добавить кроме того, что этот элемент послужил роману неплохой язвительно-философской приправой. Упоминаю его с места в карьер потому, что мне очень пришелся по душе этот момент, хотя и он не лишен жесткости. Вороны, они умные. А еще они падальщики, как ни посмотри, да и падаль падали рознь…

Но вся соль в том, что что-то в этом есть. Эти абсурдные размышления и выводы, направляемые временем, обрывочные жесткие моменты, жажда славы и любви главного героя, выбивающие из колеи внезапные происшествия и довольно любопытная манера изложения – все это сплетается в нечто невообразимое, далеко не всегда приятное, но и небезынтересное. Впрочем, конечно, 18+ и готовность к «чернухе» необходимы, чтобы воспринять подобное.