5

Если меня попросят назвать самую лучшую книгу, из тех, которые я прочитала за последние годы, то я назову десятки и даже сотни, потому что выбрать будет трудно, практически невозможно.

Но если меня спросят, какая книга меня поразила, оставила неизгладимое впечатление, осталась навсегда в памяти, ранила и восхитила одновременно, восторгом напоила душу и болью процарапала сердце, то это несомненно и однозначно, будут стихи Сильвии Плат.

Пожалуйста, останься с нами, Сильвия. ... Но она ушла, остались гениальные стихи.

ЛУНА И ТИС
Это свет рассудка. Космический. Голубой.
Черные деревья рассудка залиты холодной судьбой.
Травы, слагая свои горести к моим ногам,
Колют лодыжки, поклоняются мне, как своим богам.
Дымные, пьянящие испарения тишины
От моего ненадежного дома отделены
Только полосками надгробных камней, одна другой ниже,
Где выход отсюда, что будет за ним — я просто не вижу...

Луна — не дверь. Это лицо.
Горестное, тревожное, белое...
Луна утаскивает море, спокойно свое черное дело делая,
И рот ее как безнадежное “О”.

Я живу тут.
Колокола, потрясая небо по воскресеньям —
Восемь огромных языков (а я одна!), —
Дважды в день объявляют о Воскресении,
И деловито вызванивают свои имена.

Готический тис остро глядит в вышину.
Взгляд, по нему скользя, обнаруживает луну.
Мачеха моя луна,
Она не Мария, она не бывает нежна,
Летучих мышей и сов выпускают ее голубые одежды,
Как бы хотелось мне отвернуться от них — к нежности
Лица на фреске, смягченного колебаньем свечей,
Лица, склоняющего ко мне взор кротких очей.

Я, наверное, свалилась оттуда. Где звезды. Издалека.
Голубым и таинственным светом цветут облака.
Тут церкви святые холодно-невесомы при свете луны,
Их руки и лица от святости закостенели,
скамейки внизу холодны.
Луна сюда не глядит,
Пустынная в пустоте.
И тис твердит
Только о молчании и черноте.

Сильвия Плат
1961
Перевод с английского Василия БЕТАКИ.

The Moon And The Yew Tree

This is the light of the mind, cold and planetary
The trees of the mind are black. The light is blue.
The grasses unload their griefs on my feet as if I were God
Prickling my ankles and murmuring of their humility
Fumy, spiritous mists inhabit this place.
Separated from my house by a row of headstones.
I simply cannot see where there is to get to.

The moon is no door. It is a face in its own right,
White as a knuckle and terribly upset.
It drags the sea after it like a dark crime; it is quiet
With the O-gape of complete despair. I live here.
Twice on Sunday, the bells startle the sky --
Eight great tongues affirming the Resurrection
At the end, they soberly bong out their names.

The yew tree points up, it has a Gothic shape.
The eyes lift after it and find the moon.
The moon is my mother. She is not sweet like Mary.
Her blue garments unloose small bats and owls.
How I would like to believe in tenderness -
The face of the effigy, gentled by candles,
Bending, on me in particular, its mild eyes.

I have fallen a long way. Clouds are flowering
Blue and mystical over the face of the stars
Inside the church, the saints will all be blue,
Floating on their delicate feet over the cold pews,
Their hands and faces stiff with holiness.
The moon sees nothing of this. She is bald and wild.
And the message of the yew tree is blackness - blackness and silence.

Sylvia Plath
1961