5

По-разному тяжелы бывают тяжелые книги.
Одни — тягучие, вязкие, как дурной сон, прорастающие в твоем уме зернами порока, сплетающие твой ум с собою, засасывающие тебя в бездну апатии — продираешься сквозь такие, как чрез терновник, и даже стряхнув с себя остатки этого морока, далеко не сразу можешь залечить ума своего макабрические стигматы. «Обломов» — книга не то что бы совершенно другого свойства, но все же, определенно, не такая по многим ключевым ощущениям.

В душу она не лезет, и цветами зла в ней прорасти не пытается, но лишь ухает в голове тяжелыми ударами гонга, причем не столько ударами даже, сколько свинцовым эхом безрадостных мыслей.
Как капли в темя, древнекитайская пытка — ничто, в сущности, сами по себе, но в ритме и нескончаемости своей обретают они всю свою убийственную мощь. Кап-кап — такая мелочь, такая глупость, но вот ты и сам не замечаешь, как лежишь в пустыне своей обреченности, под гнетом дурных мыслей, как в верещагинском «Апофеозе войны», а вокруг, до самого горизонта — лишь безнадега, да голодное воронье.

Это большая и очень-очень грустная книга, но притом — правдивая и простая.
Она не злит и не ввергает в ярость, она не довлеет над читателем и не заставляет его в бессилии кусать губы. Она как бы сама по себе, отдельно от созерцающего ее.
И лишь уныние, апатия — та самая «обломовщина».

Это книга о жизни, о любви, надеждах и ожидании, попытках, терзаниях и душевных муках. Еще — о мечтах, и о том, что они не сбываются сами.
В этом и заключается неприглядная, непрезентабельная правда — в том, что вокруг жизни не надо плести красивых кружев обнадеживающих слов. Слова мертвы, они не значат ничего. Никакие жизненные кредо, принципы или сентенции.
Не важно, плевки ли это, вспышки ли — все они встречают пустоту, на периферии которой густым стоном растекается в пространстве сердцебиение гонга.

Пожалуй, я только начинаю в полной мере осознавать для себя, что вообще такое — классическая литература.
Это произведение постепенно, очень медленно выкристаллизовывается в голове читателя, но, даже захлопнув ее, как могильную плиту, даже оставшись в одиночестве под этой грудой черепов, все еще до конца не понимаешь всего... Здесь есть еще что-то.
История о любви, да. История о потере.
Но еще что-то сверх того...

Зато тут нет смерти. Обломов не умер.
И нет, вовсе не потому, что-де «не может умереть тот, кто не жил» — Обломов жил. Дышал и думал, чувствовал и страдал. Жил.
Но не умер. Он просто стал жить как-то иначе. Обрел своего рода извращенное бессмертие для своего рода извращенной жизни.

Да, определенно, тут есть что-то еще.
Перечитывать?
Я не знаю: капли все еще падают.

9, великолепно.