Зима, - ведь это что? Это как? Это - вошел ты в избу с мороза,
валенками топая, чтоб сбить снег, обтряхиваешь и зипун, и задубелую шапку,
бьешь ее с размаху об косяк; повернув голову, прислушиваешься всей щекой к
печному теплу, к слабым токам из горницы: не погасло ли? - не дай Бог; -
рассупонившись, слабеешь в тепле, будто благодаришь кого; и торопливо вздув
огонь, подкормив его сухой, старой ржавью, щепками, полешками, тянешь из
вороха тряпиц еще теплый горшок с мышиными щами. Пошарив в потайном укрытии,
за печью, достаешь сверток с ложицей и вилицей, и опять будто благодарен:
все цело, не поперли, вора, знать, не было, а коли и был, дак не нашел.
И похлебав привычного, негустого супу, сплюнув в кулак коготки,
задумаешься, глядя в слабый, синеватый огонек свечки, слушая, как шуршит под
полом, как трещит в печи, как воет, подступает, жалуется за окном, просится
в дом что-то белое, тяжелое, холодное, незримое; и представится тебе вдруг
твоя изба далекой и малой, словно с дерева смотришь, и весь городок издалека
представится, как оброненный в сугроб, и безлюдные поля вокруг, где метель
ходит белыми столбами, как тот, кого волокут под руки, а голова
запрокинулась; и северные леса представятся, пустынные, темные,
непроходимые, и качаются ветки северных деревьев, и качается на ветках, -
вверх-вниз, - незримая кысь, - перебирает лапами, вытягивает шею, прижимает
невидимые уши к плоской невидимой голове, и плачет, голодная, и тянется, вся
тянется к жилью, к теплой крови, постукивающей в человечьей шее: кы-ысь!
кы-ысь!
И тревога холодком, маленькой лапкой тронет сердце, и вздрогнешь,
передернешься, глянешь вокруг зорко, словно ты сам себе чужой: что это? Кто
я?
Кто я?!..
Фу ты... Это же я. Словно на минуточку себя выпустил из рук, чуть не
уронил, еле успел подхватить...