Харуки Мураками: момент, когда я понял, что стану писателем

Ранние романы Харуки Марками, «написанные за кухонным столом», впервые переводятся на английский, а автор рассказывает, как бейсбольный матч (и раненный голубь) изменили его жизнь

Большинство людей – я имею в виду, большинство японцев – заканчивают школу, потом находят работу, потом, через какое-то время, женятся. Даже я изначально собирался так жить. Ну, по крайней мере, так я себе это представлял. На самом же деле я женился, затем пошел на работу, затем каким-то образом умудрился получить диплом. Другими словами, порядок полностью противоположный тому, который принято считать нормальным.

Поскольку меня воротило от мысли о работе в офисе, я решил открыть собственное дело: место, где люди могли бы послушать джаз, заказать кофе, перекусить и выпить. Это была простая, довольно бесшабашная идея: с такой работой я мог бы спокойно слушать любимую музыку с утра до ночи. Поэтому первые три года мы с женой пахали как проклятые, часто на нескольких работах, чтобы скопить как можно больше. После этого я обошел всех родственников и друзей, чтобы занять ещё. Мы взяли все собранные деньги и открыли небольшую кофейню/бар в Кокубундзи – студенческом местечке на западной окраине Токио. Это было в 1974.

Тогда открыть свое дело было дешевле, чем сейчас. Молодежь вроде нас, которая всеми силами отбивалась от «офисной жизни», открывала магазинчики направо и налево. Кафе и забегаловки, галантерея, книжные магазины – все, что угодно. Несколько таких заведений поблизости принадлежали ребятам одного с нами поколения. Кокубундзи связывают с контркультурой, и многие из местных – недоучившиеся студенты. Это была эпоха, когда в мире еще можно было найти прорехи в системе.

Я перевез из родительского дома старое пианино и стал устраивать выступления по выходным. В Кокубундзи жило немало молодых музыкантов, которые с удовольствием играли в стиле джаз за небольшие деньги. Многие потом прославились, даже сейчас я иногда сталкиваюсь с ними в токийских джаз-клубах.

Хотя мы занимались тем, что нам нравилось, мы вечно ходили по уши в долгах. В долгах у банка, в долгах у людей, которые нас поддержали. Однажды, когда нам с женой не на что было осуществлять месячный платеж, мы шли по улице, повесив головы, и увидели лежавшие на земле деньги. Не знаю, было ли это совпадением или волей провидения, но именно столько нам и не хватало. Платить нужно было завтра, и это было настоящее спасение в последний момент (похожие странные вещи случались со мной не раз). Большинство японцев, наверное, поступили бы как велит долг и отнесли деньги в полицию, но мы не могли позволить себе такое благородство.

И все равно было весело. Без сомнения. Я был молод, в расцвете сил, мог слушать любимые композиции весь день напролет и был сам себе хозяин. Мне не приходилось втискиваться в битком набитые поезда, сидеть на отупляющих летучках или подлизываться к начальнику, которого я не выносил. Вместо этого я знакомился с самыми разными людьми. Таким образом, свой третий десяток я провел, выплачивая займы и занимаясь тяжелым физическим трудом (готовил сэндвичи и коктейли, выпроваживал буянивших клиентов) с зари до заката. Через несколько лет наш арендатор решил отремонтировать здание, поэтому мы переехали в новое, более просторное и современное помещение ближе к центру Токио, в Сэндагая. У нас появилось пространство для рояля, но и долг в результате вырос. Так что легче не стало.

Фото: Sipa Press / Rex Features
Все, что я помню о том периоде, – это с каким трудом мы работали. Мне кажется, большинство в двадцать лет живет относительно расслабленно, но у нас практически не было времени на «беззаботную юность». Мы едва сводили концы с концами. Немногое свободное время я проводил за чтением. Книги, наряду с музыкой, оставались для меня большим удовольствием. Не важно, как сильно я был занят, беден, или устал, никто не мог их у меня отнять.

С приближением моего тридцатилетия бар в Сэндагая, наконец, стал приносить стабильный доход. Конечно, сесть и расслабиться было рановато – мы все еще ходили в долгах, случались и плохие дни – но в целом будущее выглядело неплохим.

Одним солнечным апрельским днем 1978-го я пошел на бейсбольный матч на стадион Дзингу, недалеко от того места, где я жил и работал. Это было открытие сезона японской Центральной Лиги, первая подача в час дня, команда Yakult Swallows против Hiroshima Carp. В те дни я уже болел за Swallows, поэтому иногда приходил поглазеть на матч – вместо прогулки.

Тогда Swallows постоянно проигрывали (уже по названию можно догадаться, [swallows – не только ласточки, но и «наживка», а также «трясина»]), у них не было ни денег, ни крупных игроков. Естественно, они и популярностью не отличались. Открытие открытием, но зрителей у поля собралось совсем немного. В то время еще не было скамеек – только покрытый травой склон. Небо пронзительно голубело, пиво было ледяным, а мяч – ослепительно-белым на фоне зеленого поля – первая зелень за долгое время. Первым баттером у Swallows был Дейв Хилтон, тощий новичок из Штатов, темная лошадка. Он бил из первой позиции. Назначенным хиттером был Чарли Мануэль, который позже прославился в качестве менеджера команд Cleveland Indians и Philadelphia Phillies. Тогда, правда, он был настоящим монстром и обладал таким ударом, что поклонники-японцы прозвали его «Красный демон».

Если мне не изменяет память, то первым питчером у хиросимцев в тот день был Ёсиро Сотокоба. У Swallows – Такеси Ясуда. В конце первого иннинга Хилтон отбил первую подачу Сотокобы на левую сторону поля, для чистого дабла. Четкий звук удара мяча о биту разнесся по всему стадиону. Вокруг меня раздались жидкие аплодисменты. И в этот момент ни с того ни с сего меня озарило: думаю, я смогу написать роман.

Я все еще помню то ощущение. Как будто что-то спустилось с небес, и я поймал это точно в руки. Не знаю, почему оно упало именно на меня. Я не знал тогда и не знаю сейчас. Какова бы ни была причина, это случилось. Это было как озарение. А может, самое подходящее слово – просветление. Все, что я могу сказать – это то, что в тот момент моя жизнь решительно и бесповоротно изменилась – когда Дейв Хилтон пробежал свой прекрасный дабл.

После игры (насколько я помню, выиграли Yakult Swallows) я сел на поезд до Синдзюку, купил упаковку писчей бумаги и перьевую ручку. Компьютеры и устройства для обработки текстов еще не были распространены, а значит, все нужно было писать от руки, по иероглифу за раз. Ощущение письма было очень новым. Помню, как я был взволнован. Прошло столько времени с тех пор, как я водил перьевой ручкой по бумаге.

С тех пор каждую ночь, когда я приходил с работы, я садился за кухонный стол и писал. Несколько часов перед рассветом были моим единственным свободным временем. За полгода или около того я написал «Слушай песню ветра». Я сшил черновик как раз к окончанию бейсбольного сезона. По странному совпадению, в тот год Yakult Swallows, несмотря на все ставки и предсказания, выиграли Центральную Лигу, а затем обыграли и чемпионов Тихоокеанской - Hankyu Braves с их неслабыми подачами. Это был чудесный сезон, и все поклонники Swallows остались в восторге.

«Слушай песню ветра» - короткое произведение, скорее новелла, чем роман. Потребовалось немало месяцев и усилий, чтобы его завершить. Частично, конечно, из-за того, сколько пришлось над ним работать, но куда большей проблемой стало то, что я понятия не имел, как писать роман. Сказать по правде, хоть я и читал все, что попало, и особенно мне нравились русские классики XIX века и жесткие американские детективы, я никогда особо не приглядывался к современной японской литературе. Таким образом, я понятия не имел, какие японские романы сейчас читают и как писать на японском языке.

Photo: MICHAL CIZEK
Несколько месяцев я работал, что называется, методом тыка, выработав какой-никакой стиль и стараясь его придерживаться. Но когда я перечитывал получившееся, редко оставался доволен. Работа вроде бы соответствовала формальному определению романа, но вышла скучноватой, и книга в целом меня не трогала. Если так чувствует автор, подумал я, то реакция читателя, наверное, будет еще хуже. Похоже, у меня просто нет таланта, - удрученно подумал я. В обычной ситуации на этом бы все и кончилось, я бы все бросил. Но просветление, случившееся со мной на склоне стадиона Дзингу, четко запечатлелось в моем мозгу.

Сейчас я понимаю, что это вполне естественно, что тогда я не мог написать хороший роман. Большая ошибка – полагать, что паренек вроде меня, который ни разу в жизни ничего не писал, сможет с первого удара закрутить блестящую подачу. Не берись писать что-нибудь заумное, сказал я себе. Выброси из головы все определения «романа» и «литературы» и выплесни свои мысли и чувства свободно, как тебе нравится.

Но говорить о выплескивании чувств просто, а вот сделать сложнее. Для новичка вроде меня это было особенно трудно. Чтобы начать с чистого листа, нужно было сначала избавиться от моей рукописи и перьевой ручки. Пока они лежали передо мной, то, что я делал, было «литературой». Вместо них я достал из шкафа старую пишущую машинку «Оливетти». Затем я решил для пробы написать пролог к моему роману на английском языке. Раз уж я решил попробовать все, то почему бы не это?

Незачем и говорить, особых способностей к сочинительству на английском у меня не было. Мой словарный запас был жестко ограничен, как и мои познания в том, как строить фразы. Я мог писать только простыми, короткими предложениями. Это значило, что сколько бы сложных мыслей ни крутилось в моей голове, нет смысла и пытаться записать их, как есть. Нужно использовать простой язык, им выражать мои идеи, убрать все постороннее из описаний, сделать форму компактной, ужать все до определенного размера. В результате получилась грубая, необработанная проза. Пока я пытался таким образом выразиться, постепенно, шаг за шагом, стал вырисовываться определенный ритм.

Так как я родился и вырос в Японии, слова и фразы японского языка наполняли меня до краев, как загон с домашним скотом. Когда я пытался выразить свои мысли и чувства словами, эти животные начинали топтаться на месте, и меня разрывало. Когда же я писал на иностранном языке со всеми его ограничениями, таких сложностей не возникало. Также я обнаружил, что мне хватает ограниченного набора слов и грамматических структур, пока удается их смешивать и ловко соединять. Подводя итог, могу сказать, что понял, что нет необходимости в сложных словах – и не нужно пытаться впечатлить людей красивыми оборотами.

Значительно позже я узнал, что писательница Агота Кристоф сочинила несколько замечательных романов в похожем стиле. Кристоф – венгерка, сбежавшая в Швейцарию, в Невшатель, во время беспорядков в 1956 г. Она выучила – точнее, вынуждена была выучить – французский. И именно с помощью иностранного языка ей удалось развить уникальный и абсолютно новый стиль, с характерным четким ритмом, получавшимся благодаря коротким предложениям, всегда прямому порядку слов и описаниям, не смешанным с эмоциями. У ее романов была атмосфера загадочности: она как бы намекала, что в глубине спрятаны важные вопросы. Помню, что когда я впервые ее прочитал, то почувствовал нечто вроде ностальгии. По чистому совпадению ее первый роман, «Толстая тетрадь», вышел в 1986, всего на семь лет после «Слушай песню ветра».

Обнаружив любопытный эффект от работы на другом языке и приобретя таким образом собственный ритм, я поставил «Оливетти» обратно в шкаф и снова вытащил рукопись и перьевую ручку. Потом я сел и «перевел» написанную главу с английского на японский. Ну, «перенес» будет более точно, все-таки это не был пословный перевод. В процессе сам собой возник новый стиль японского. Стиль, который станет моим. Стиль, который я сам придумал. Теперь я вижу, подумал я. Я должен делать это именно так. Это был момент абсолютной ясности, когда с моих глаз упали шоры.

Некоторые говорят: «Твои тексты похожи на переводы». Что это точно значит, я не понимаю, но думаю, в каком-то смысле это верно – и совершенно ошибочно в другом. Так как первые абзацы моей дебютной новеллы были вполне буквально «переведены», замечание не так уж ложно; но относится скорее к процессу письма. Сочиняя сначала на английском, а затем «переводя» написанное на японский, я пытался создать «нейтральный» стиль без прикрас, который позволил бы мне свободнее выражаться. Я вовсе не стремился создать упрощенный японский язык. Я хотел писать языком, максимально далеким от так называемого литературного, чтобы звучал мой собственный голос. Это требовало решительных мер. Можно даже сказать, что в то время я считал японский не более чем инструментом.

Некоторые критики видели в этом угрозу нашему национальному языку. Язык – суровая вещь, его прочность вырабатывается веками. Как бы им ни пользовались, он не может утратить независимость – даже если с ним обращаться грубо. Все писатели имеют право экспериментировать с возможностями языка, как им в голову взбредет: без такой дерзости нельзя создать ничего нового. Мой стиль языка отличается от стиля Танидзаки, отличается и от стиля Кавабаты. В конце концов, я другой человек, независимый писатель по имени Харуки Мураками.

Было солнечное воскресное утро, весна. Меня разбудил звонок редактора из литературного журнала «Гундзо». Он сообщил, что «Слушай песню ветра» вошел в шорт-лист их новой премии. Прошел почти год с открытия сезона на стадионе Дзингу, и мне исполнилось 30. Было около 11 утра, и я еще спал, потому что до этого работал допоздна. Я неохотно взял трубку, но сначала не понял, кто был на другом конце и что он пытался донести. Сказать по правде, я уже забыл, что отправил «Слушай песню ветра» в «Гундзо». Когда я закончил и отдал рукопись, мое желание писать постепенно сошло на нет. Сочинить роман, можно сказать, было неким вызовом себе: он написался очень легко, как по щелчку пальцев – поэтому мне и в голову не приходило, что его могут на что-то номинировать. Более того, я отправил в журнал единственный экземпляр. Если бы "Слушай песню ветра" не попала в шорт-лист, то, скорее всего, исчезла бы навсегда («Гундзо» не возвращал непринятые рукописи). И я вряд ли бы написал еще один роман. Жизнь – странная штука.

Редактор сказал, что в финал вышли пятеро, включая меня. Я слегка удивился, но все еще толком не проснулся, поэтому не до конца осознавал случившееся. Я встал с кровати, умылся, оделся и пошел с женой на прогулку. Когда мы проходили мимо здания местной начальной школы, я заметил голубя, прятавшегося в кустарнике. Когда я поднял его, то заметил, что у него сломано крыло. На ноге было металлическое кольцо. Я осторожно взял его в руки и отнес в ближайшее отделение полиции, Аояма-Омотэсандо. Пока я шел по району Харадзюку, тепло его тела согревало мне ладони. Я чувствовал, как голубь дрожит. Воскресный день был ясным и теплым, и деревья, дома и витрины сверкали в лучах весеннего солнца.

Фото: Sipa Press/REX Shutterstock
И тогда меня осенило. Я получу премию. И я стану романистом. И даже в некоторой степени успешным. Это было дерзкое заявление, но в тот момент я был уверен, что так произойдет. Абсолютно уверен. Не в теории, а четко, интуитивно.

Я написал «Пинбол-1973», продолжение «Слушай песню ветра», в следующем году. Я все еще работал в собственном джаз-баре, поэтому «Пинбол-1973» тоже написал поздно ночью за кухонным столом. Поэтому эти два романа я с любовью (и немного смущенно) называю своими «кухонностольными» работами. Именно после завершения «Пинбола-1973» я решил целиком посвятить себя литературе и продал бизнес. И немедленно сел писать первый полноценный роман, «Охоту на овец», которую считаю настоящим дебютом своей карьеры в качестве романиста.

Тем не менее, первые две новеллы сыграли важную роль в моих достижениях. Они абсолютно незаменимы, как старые друзья. Вряд ли мы снова сойдемся, но я никогда не забуду их дружбу. В тот период моей жизни они были не просто важны – драгоценны. Они согревали мне душу, они вдохновляли меня идти дальше.

Я все еще ясно помню то просветление, снизошедшее на меня на стадионе Дзингу в тот день тридцать лет назад; столь же четко я помню тепло раненного голубя, которого я своими руками подобрал весенним днем год спустя возле школы Сэндагая. Я всегда вспоминаю эти ощущения, когда думаю о том, что это значит – написать роман. Столь осязаемые воспоминания учат верить в искру внутри меня, мечтать о ее возможностях. Как замечательно, что эти ощущения остаются со мной и по сей день.

Автор: Харуки Мураками (2015)