4

Однажды утром я (хотела бы сказать - проснулась, но я не сплю по ночам) испытала жгучее и непотребное желание почитать Достоевского. С ним у меня, скажем так, как у иных с алкоголем - порой так хочется напиться, но назавтра головная боль и расстройство желудка. Но все же нашелся на меня дилер, принес мне именно "Бесов" и ехидно так сунул в руки - мол, приобщайся к высокой литературе, быдло ты необразованное.

Страшное дело, но мой мутный домашний сноб оказался прав - мне нужно было читать именно "Бесов", потому что, судя по разной степени академизма рецензиям, на "Бесов" приходится пик достоевского мрака и помешательства, а к микрофону наконец-то подпускают тех, кто практически не думает по-православному. Я не то чтобы истовый антиклерикал, но, к примеру, концепция нравственного падения девушки, испытавшей секс до брака, любую книгу в моих глазах может сделать юмористическим фельетоном. В общем, я его читаю, а меня затягивает, и так с недельку где-то я была одержима бесами.

По первому впечатлению город "Бесов" выглядит маленькой конформистской утопией: все люди заняты проблемами, положенными по их полу, возрасту и социальному классу, а те, кто по какой-то причине выпадает из стройного ряда, весьма недвусмысленно стигматизирован. Десять, двадцать, тридцать лет идиллическая сонливость прерывается только разговорами о деньгах и так называемых "высоких материях", под которыми понимается лишь абстрактная "красота", воспетая поэтами и художниками. Ничего, кроме денег и красоты. Так бы весь цивилизованный мир предпочел бы видеть своих людей, чтобы оставаться безопасным.

Но тут в картину врываются два товарища, при которых я встрепенулась и похлопала в ладоши - "о, наконец-то нормальные люди пожаловали", притом что один из них - софист, а другой - с заметными когнитивными отклонениями. Я, конечно, говорю о Петре Верховенском и Николае Ставрогине, двух баламутах, из-за которых милому сонному обществу пришел изящный конец.

Петра Верховенского мне описывали как дьявола во плоти, жестокого и беспринципного человека, злодея и - о ужас! - социалиста. Но на деле он оказался колоссальным человеком с головой на плечах, едва ли не единственным из всей городской кодлы. Среди его достоинств и то, что он сам производил собственные заблуждения, порой, правда, до того абсурдные, что любой прокаченный социалист поднял бы его на смех, но тем не менее. Кстати, социалист из Верховенского никудышный. Революционер - да, гениальный, но как социалист он страдает абсолютной бессистемностью знания.

Плохой ли он? Да с чего ради?
Грех ли потакать слепому самолюбию праздных людей? Нет, не грех.
Грех ли наводить сумбур в выхолощенном обществе? Нет, не грех.
Грех ли убивать людей? Вообще-то грех. Я не собираюсь наводить тут двойные стандарты из разряда "ну убил, ну подумаешь", но что-то я не вижу здесь фатальной дьявольскости Петра Верховенского, о которой пишут в критических статьях. И все его жертвы пали не под действием непреодолимой личностно направленной силы, а из-за конкретных его страхов и намерений.
Верховенский не прав, но он не дьявол.
Понравилось бы мне, если бы мою жизнь поимел настоящий Верховенский? Нет, не понравилось бы.
Понравился ли мне сам Верховенский? Безусловно.

Дальше...

Николай Ставрогин в книге служит главным секс-символом, и когда я о нем рассказывала, то наталкивалась на понимающую улыбочку. Окститесь, господа, влюбиться в Ставрогина - это уже наполовину стать жертвой домашнего насилия. Но он тоже далеко не дьявол и даже не одержимый.

Меня затягивало в подробности его внутренней ментальной жизни, где ничто не приносит удовлетворения, все действия кажутся сиюминутными и беспорядочными, где плохое и хорошее не выглядит никак, а сам ты будто вывернут наизнанку и думаешь, что все внешнее управляется лишь тобой, а все внутреннее - какими-то другими силами. У Ставрогина есть абсолютно все, но ничем из этого он не может воспользоваться.

Еще одна проблема подобного состояния - сложно испытать желание его покинуть. Вернее, можно ходить, завидовать людям с их сиюминутными бедами, бояться собственных поступков, и в то же время презирать первое и не видеть своей жизни без второго. А когда тебя попробуют переложить на общественно понятный язык, только и останется, что выбежать с криками "психолог, психолог!" и повеситься на веранде.

Плохой ли Ставрогин? Нет, просто у него не все хорошо с головой.
Опасен ли он? Да, опасен.
Можно ли любить Ставрогина как персонажа и при этом не рассматривать его как своего литературного делегата? Не знаю, наверное, можно. Впрочем, не будь он таким кинковым парнем, все могло бы быть иначе.

Еще одним персонажем, который меня занял, стал Кириллов, носитель идеи философского самоубийства. Всегда приятно видеть человека, который руководствуется собственными принципами и выводами, пусть даже и посылки, из которых он эти выводы делает, не кажутся верными. Да и отвращает меня, как-бы-специалиста по этой теме, всякая разновидность истерического самоубийства, когда оно выступает не самостоятельной философской величиной, а лишь символом того, "до чего героя жизнь довела проклятая".

Но... "человек несчастлив, потому что не знает, что счастлив", - вы серьезно? В наше время всеобщей нервической эйфории все прямо-таки противоположно. Человек не знает, что он несчастен, но постоянно испытывает беспокойство, и не знает, почему. Зато всех остальных полагает безусловно несчастными.

Неприятно то, что Достоевский судит о социализме по социалистам, а идею тиранического правления потомственной аристократии находит более пристойной, что ли, чем демократическое государство, установленное в ходе единовременного акта насилия. Правда, идеального социализма тогда не было и сейчас нет. Я бы, конечно, размечталась, что, будь Ставрогин здоровым, у них с Верховенским получился бы идеальный революционный тандем, но танцевать идею идеального общества от мозгов одного поехавшего аристократа - это уже слишком.