Питер в феврале - это особое состояние: в нем можно открыть капканы, лабиринты, изможденные улицы, грязные носики сапог, прохладу в ногах, холодный ветер, смутное небо, ледяные реки, на которые начинаешь злиться, зная, что они поглотят тебя и никак не помогут выжить тут, ледяная корка тротуаров, узких и совсем маленьких, выломанная оградка на набережной канала Грибоедова, большие дома, угрожающие окна коммуналок, кашель, греющие своим светом теплые закоулки уютных кофеен, книжные магазины, в которые заходишь в пуховиках и дубленках, а уходишь с ними да еще с большой гроздью книг, которые внезапно хочется читать все и одновременно (какая решительность). Это скитание и свет фонарей, которые шепчут о былом, которые становятся проводниками а начало хотя бы XX века (а если прочесть много воспоминаний о башне Вячеслава Иванова - то переносят сразу же в те дионисийские вечера, да и город предстает как текст, который можно прочесть несколько раз).
Вечера Петрограда - это всегда заговор. Кажется, что где-то здесь, рядом есть счастье, и оно призрачно. Ускользает - то через дворы, закрытые ныне, то через стены домов без окон (обрубленные дома). Холоднее становится ветер. Ты засыпаешь и снова совсем скоро просыпаешься в холодном утре, которое хочется начертить планами и календарными завоеваниями. По утрам хочется в библиотеку и важные учреждения, к 16-ти это жажда проходит, перекатывается неспешно холодный день. Петроград, ты поступал со мной жестоко, но чем большей жестокостью обжигал ты меня, тем более преданной я становилась.
Петроград, я стою на коленях перед тобой. Подставляя правую щеку. Пусть теперь я так далеко. Но я вся во власти твоей. Грезы мои - власть твоя. Ты стал тайным правителем моей внутренней обители.